вес золота. Хотя я знаю, у бабушки этих коробов спичечных – в кладовке, в сухом месте, полная наволочка. Но не даст. Говорит: «Это – если война начнется».
Там же, в кладовке, на полке лежат в полном порядке иголки, нитки, банки с солью, бутылки с керосином. Все – на случай войны. Ура, быстрей бы война! У нас все для нее готово – мелькало у меня в голове, когда я рассматривал бабушкины запасы.
Но, слава Богу, пока войны не было. А была приятная работа – топить печку. И действовать при этом аккуратно. Ибо у бабушки и мамы в печном хозяйстве был строжайший порядок. Все – на своих местах. Две кочерги, совок для золы, конечно. Ухваты, два, их я не брал.
А дальше шла кошерная посуда: чугуны, печные горшки для варки и тушения, особенно в предсубботние дни. Я все должен был перетереть от пыли: и утятницы, и судки, и противни. Но мне это было в радость.
У печки. (Фото Альтера Кацизне)
Дом, как я говорил, был немаленький. Мы вообще относились к среднему классу. Всего немного – но было. Тем более, что папа мой, основатель, владелец и главный рабочий в мастерской по починке и пошиву обуви, работал творчески. Потом расскажу. На все требования мамы и других родных послать меня в Варшаву, отвечал четко и ясно: сначала – ремесло. Чтобы руки были при деле. А затем хоть музыка-шмузыка, хоть математика-лихоматика, хоть танцы-манцы. Но! Вначале только ремесло. Да и кому я передам дело – обувную мастерскую. Кроме Арона у меня только Бася, Фрида и Хана. И что, я должен их учить, как набойки ставить да полицмейстеру сапоги строить?
Семья сдавалась. А я, Арон, понимал – нет, от профессии мне никуда не деться.
Как часто вспоминал я папу всю оставшуюся жизнь. Спасала меня профессия. Спасала. И не раз.
У крыльца с обеих сторон стояли две скамейки. Иногда собирались подруги мамы и пели еврейские песни. Какое мне наслаждение, если в Хайфе на Меркасе вечером вдруг слышу я «мамелэ» или «тумбалалайку», или «Фрейлехс». Я тихонько отхожу к деревьям и плачу, плачу, плачу.
Но ладно, отношу это все за счет сентиментальной старости и слезливости. Что с нас взять? Их вэйс[10]?
Так вот пели, пели еврейские песни. На нашей улице вообще жили одни евреи и все сбегались попеть, а там – молодые – и поплясать.
А еще у меня была обязанность провожать бабушку еженедельно и по праздникам в синагогу. Я носил ее сейдур[11].
Кстати, оказалось, что мой папа Герш Пинхусовия Пекарский окончил когда-то еврейское духовное заведение и получил статус раввина. Но работать раввином не стал, а открыл сапожную мастерскую. Однако к нему часто народ шел за советом. Советы давал, судя по приношениям, дельные. Например, приходит к нему женщина. «Ой, ребе, что мне делать? Послала мужа купить фасоль, уже пять лет прошло, а его все нет». «Так купите баночку зеленого горошка».
Вроде все папа предвидел. Но как попали мы в Белорусскую ССР, так сразу все и захлопнулось. В смысле, дверь в иной мир.
Но – что делать!
Папа мне и сестричкам моим рассказывал многое.
Как мы, евреи, попали в Египет. Как нас вывел