он уже второй день ездит, приспособился – ноги на руль кладёт.
Смеяться, в таких случаях было не принято. В этот момент из двери раздался звонкий голос. Это была неугомонная Маня Лендель.
– Мальчики, мальчики! Звонили с «Мосфильма», им нужны два русых стройных гусара с усами, постоять у окна в «Отце Сергии».
– Я и Мухин! – реакция на халтуру у Лёвы была молниеносная, никто даже вилки ото рта отвести не успел.
– Так, записываю – Марченко, Мухин. Двенадцатого в 10.00 на проходной.
В это время в буфет вплыл стодвадцатикилограммовый тенор Викентий Сандомирский.
– О, Мариванна! Моя Мариванна! Я никогда, никогда, никогда не постигну тебя!
Ага! «Фазан»! И что, правда, «золотой»? Или опять крашенный? – усы «песняра» и открытый до макушки лоб делали Вику неотразимым.
– Вика, пиво же полнит! – Мариванна любила остроумного Трике.
– Не полнИт, а пОлнит! И голос начинает играть, как вода в толчке.
– Да ну тебя, болобол! А огурчики будешь?
– Всё буду, пока карточки не ввели!
– Типун тебе на язык! – юркая старушка-буфетчица выложила на тарелочку несколько аппетитных венгерских огурчиков.
Буфет театра, кроме своего основного – кулинарного назначения, исполнял ещё роль своеобразного клуба и комнаты отдыха. Слава Богу, после отмены продажи крепких напитков он перестал быть рюмочной. Но по-прежнему, если кого-то срочно нужно было найти, вернее всего искать было в буфете. Готовилась к открытию биллиардная, но пока только готовилась – ждали, когда Дворский довяжет сетки к лузам. Если человек талантлив, то, не спорьте, понять его пристрастия трудно, а уж подгонять просто непозволительно.
– Ага! Вот вы где! – Семён Семёныч Чуфырин, помреж, бывший танцовщик, актёрище, человек поверхностный и вездесущий, даже когда никого не искал, делал вид, что нашёл, и что это только ему было под силу.
– Семён Семёныч, – Лёва проглотил кусок яичницы с деланным испугом, – так можно подавиться!
– Кстати, – Чуфырин изобразил на лице мину разбуженного петухами городового, – у тебя, Лёвочка, пятого сентября Санчо Панса.
– А хоть сейчас!
– Сейчас не получится, от тебя пахнет.
– Пахнет, уважаемый вы наш, ото всего! Даже от Юрия Долгорукого – собачьими «слезами». И вообще, вы же торопились с новостью. Нефёдыч до сих пор в напряжении. Нельзя так народ нервировать.
Лёва налил всем пива. Чуфырин присел за стол, но демонстративно отодвинул стакан.
– Только водку!
– Митя, водку! – Лёва был серьёзен, а Митя непонимающе выпучил на всех глаза. Зато Сидоров неожиданно подыграл Лёве.
– Не надо, ему нельзя! Он, когда выпьет, ко всем драться лезет.
– Да вы с ума сошли! Я же при исполнении! – Семён Семёныч даже покрылся испариной стыда, явления в его возрасте редкого.
– Шутка! – Марченко как бы остановил Смирного,