ребята: скотный двор на подветренной стороне, кукуруза по террасам высажена. Сады ухоженные, картофельное поле. Сено, верно, на плато заготавливают, в лугах – вон какие скирды стоят. Живут общим хозяйством. Гляди: у источника, под навесом, давильня, рядом «кастрюля» – водку гнать. Кухонька там же, столы с лавками душ на сто. Позади птичник, пасека. Ограда каменная вкруг. Когда же они отстроились? Не было здесь домов. Виноградники были, сады стояли, а деревня вон на тот холм карабкалась. Разобрали, видать, дома, перенесли – стена к стене стоят, так от лихих людей отбиться легче. Ладно, двинули вниз. Видишь – кустарник к ограде подобрался, там наших схороним, а мы с тобой пойдём разговоры разговаривать.
Собаки учуяли чужаков: здоровенные кобели, роняя с клыков слюну, бесновались у ворот, заглядывали в просветы меж досок. Над кладкой ограды появилась голова – голая, без единого волоска, лик сморщен в изюминку. Рядом с первым ещё любопытствующие – скуластые, хмурые.
– Кто такие? – подал голос лысый. – Чего надо?
Седой показал пустые руки:
– Из-за реки идём, женщины с нами и дети…
– У нас не приют, бродяг не принимаем.
– Послушай, у меня повозка есть, инструмент, ружьё, кой-какие лекарства, внесу в общак…
– Не нужно. Идите с миром, не то собак выпущу.
– Эй, Кишмиш[1],– я выступил вперёд, – у меня есть ценная вещь…
– И что у тебя там ценного? Побрякушки не интересуют.
– Погоди.
Я метнулся к зарослям, сдёрнул с повозки рюкзак, повернул назад. Развязав стягивающий горловину шнурок, пристроил на ровном месте оклеенный коленкором ящик, откинул крышку, наставил на диск пластинку, покрутил ручку, передвинул мембрану. Зашипело, грянули медные. Со стены, раззявив рты, глядели на патефон, слушали. Отзвучала кода.
– Моцарт, «Турецкий марш», – лысый подобрел лицом, разгладил морщины.
– «Рондо в турецком стиле», – уточнил я. – Соната ля мажор, финал. Запись тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Дирижёр – Артуро Тосканини.
– Пластинок много? – лысый указал бровями на рюкзак.
– Штук тридцать: Ян Кипура, Джили, Карузо. Есть танцевальная: танго, фокстроты, вальсы. Даже чарльстон есть…
– У вас все здоровы? Заразу не занесёте?
– Больных нет, слово даю, – Седой приподнял ладонь, ударил себя в грудь.
Лысый обернулся, велел кому-то:
– Отзови собак.
Глянул ещё раз на патефон:
– Ведите своих. Завтра у нас «завод», сливянку будем гнать. Устроим танцы под вашу музыку. Пару дней поживёте на выселках – вон тот дом пустует, после поглядим. Если честные люди, примем в общину.
Пока Седой поднимал табор, я сменил пластинку, завёл пружину; ветерок подхватил мелодию и закружил в вальсе над черепицей обретённого крова…
2
Много чуднóго поведал мне старичок с лукавыми глазами, когда, дожидаясь зова лягушки, коротали мы вечерние часы у продымлённого очага. К знахарю определил меня лысый староста: наутро