погрести под собой, но тут же откатилась, наткнувшись на острия алебард стражи, которая явно не расположена была шутить.
Поднявшись на эшафот, четверо обвиняемых по приказу парижского прево сели на скамью, назначения которой зеваки до тех пор никак не могли понять. Сев, все четверо, как по команде, опустили головы, словно не решаясь смотреть в лица окружавших их со всех сторон людей. Со своего кресла на ступенях Нотр-Дама поднялся архиепископ Санса Гийом Парижский, он же инквизитор Франции, Выпрямившись, он ударил епископским жезлом о мрамор. Толпа мгновенно стихла. Лишь изредка там и сям раздавался шепот:
– Который же из них де Моле? Шарней? А кто из них де Гонвиль?
Ответить на этот вопрос даже человеку, знавшему четырех несчастных, еще несколько лет назад бывших высшими сановниками ордена, было бы непросто. Лохмотья, через которые проглядывали истощенные тела, седые бороды до пояса, изможденные лица, низко опущенные головы. Впрочем, зевакам недолго пришлось мучиться догадками, ибо со ступеней собора прозвучал звучный голос Гийома Парижского:
– Годфруа де Гонвиль, бывший магистр Аквитании, повелеваю вам встать!
Узник, сидевший дальше всех от собора, с трудом поднялся на ноги.
– На всех слушаниях суда вы подтвердили свершение вами и другими рыцарями Храма богохульственных и богопротивных деяний.
Магистр Аквитании молча кивнул. Инквизитор Франции продолжал:
– Решением суда и папского собора вы приговариваетесь к пожизненному заключению в одной из тюрем Его Величества короля Франции. Садитесь.
Де Гонвиль, снова кинув, сел на скамью.
– Гуго де Перо, досмотрщик Франции!
Далее все продолжалось точно так же, до единого слова. По толпе пронесся ропот разочарования. Все надеялись увидеть нечто вроде допроса, желательно с пытками, услышать из уст преступников рассказ об их ужасающих злодеяниях, а вместо этого архиепископ лишь торжественно зачитал текст приговора, который молча выслушали и Жоффруа де Шарней, командор Нормандии, и сам Великий магистр Жак де Моле.
Архиепископ Санса передал жезл стоявшему у его кресла служке и, воздев руки, обратился к толпе:
– Все слышали милосердный, но неотвратимый приговор суда и собора. Всем четверым подсудимым сохранена жизнь, но проведут они ее в темнице до последнего дня… Что это? – архиепископ повернулся к прево, знаком указывая на эшафот. Там со скамьи поднялся бывший Великий магистр и, собрав воедино остаток сил, выпрямился во весь свой немалый рост.
– Нет! – Его голос гремел как колокол. – Все это ложь!
Гийом Парижский также возвысил голос:
– Вы хотите сказать, де Моле, что в протоколы допросов внесены не ваши слова?
– Мои! – тамплиер в сердцах даже топнул ногой. – Мои. Но я лгал и сейчас отрекаюсь от этой лжи. Свою несмываемую вину я признаю в том, что малодушие мое позволило вам осудить десятки моих товарищей, отправив многих из них на смерть!
Толпа