потому купил Диме квартиру в центре Москвы, а также посодействовал поступлению на факультет международных отношений.
Опьянев от свободы, в которой ему было отказано целых восемнадцать лет, Дима пустился во все тяжкие. Менять любовниц для молодого, блестящего, перспективного студента МГИМО стало такой же естественной потребностью как пить, есть и дышать. Вероника приходила в ужас, когда консьерж, следивший по ее просьбе за каждым шагом Димы, рассказывал, что в его квартире постоянно бывают женщины.
– Загуливает ваш сынок так, что чертям тошно! – уверял консьерж.
– В его возрасте это в порядке вещей! – отшучивалась Вероника, а сама рвала и метала: «Ему в жизни не найти женщину, которая любила бы его так, как я. Я столько для него сделала и продолжаю делать!» Веронике служила утешением лишь та мысль, что в жизни обожаемого сына, она по-прежнему остается главной женщиной и любые одноразовые дешевки – ей не соперницы.
Тем временем, обреченный судьбой на беззаботную, сладкую жизнь, Дима разбивал чье-то сердце и без сожалений начинал все заново со следующей девушкой. В него невозможно было не влюбиться. Помимо привлекательной внешности, Дима обладал изысканным вкусом. Еще с юности он приобрел привычку хотя бы раз в месяц пройтись по музейным залам, посетить выставку, сходить в театр. И все это не мешало ему вести образ жизни современного плейбоя. Он очаровывал, располагал к себе, и никто не видел за этой маской несчастного, одинокого человека.
В самый разгар празднования двадцатилетия, находясь с друзьями в клубе, где была арендована ложа с прекрасным видом на зал, Дима вдруг почувствовал ужасное раздражение. Никаких причин для этого не было, все было как всегда: захмелевшие красавицы танцевали, парочки то и дело уединялись в укромных уголках, друзья собирались гулять до раннего утра за оплаченный счет, а новая изящная подружка была готова исполнить любое желание Димы. Он находился в центре разгоряченной толпы, но его пробирал озноб. Ему казалось, что он один в целом мире, и не было никого и ничего рядом, за что он мог бы ухватиться. Обведя глазами зал, Дима вдруг провалился в собственную бездну разочарования и невежества, сошел с ума за одну секунду и понял – будь у него в руках пистолет, он, не раздумывая, вышиб бы себе мозги, лишь бы перестать ощущать хроническое удушье от вида того, что его окружает, и, оказывается – до тошноты ему чуждо.
Не предупредив ни друзей, ни свою девушку, Дима уехал с вечеринки, заперся в своей квартире, отключил мобильник и словно умер для всего и для всех.
Проходили дни. Дима оглядывал свою жизнь, состоявшую из фальши, без единого настоящего лица и занятия; жизнь, в которой не имел чего-то по-настоящему дорогого и ценного, где не окружало ничего, кроме осточертевших тусовок, гламурных девиц и самовлюбленных друзей. Он понимал, что давно питает заглушенную неприязнь к городу, который его окружает,