мы бы обменивались, но твой отец и приблизительной кандидатуры мне не назвал: дружить твой отец не умеет. И любить лишь однобоко получается – плотски да, но без души.
Я? Смеешь считать, что под статью его я подставила? Я его о скорой посадке предупредила и все деньги с книжки ему в дорогу сняла, а ты, дрянь, свою мать за демона принимаешь – правильно, повинись перед мамочкой, повымаливай на коленях прощение, мама у тебя мент, но как полагается себя поведешь, мамочка растает и обиду забудет.
Девочку мою чмокну, а девочка селедку под шубой мамочке приготовит. Помнишь, коза, как готовить-то? Приготовь и во двор отваливай. Нечего дочурке на выпивающую матушку зенки пялить.
Я непьющая, но ценимая мною ровность моей колеи коренным образом искривилась и выпить я не премину.
Озадачивающая разлука. Незавидное ощущение рождающегося алкоголизма. Бутылку я не осилю, но грамм за триста ручаюсь.
Тебе семнадцать! В подставляемую тобой рюмку я тебе по закону только сока могу плеснуть.
Немножко водочки в сок добавить? В капельке я тебе, пожалуй, не откажу.
Триста мне, а двести тебе? А ну-ка вставай и из-за стола… что тебе рассказать? Что твой отец натворил?
А знаешь, не заваляется за мной мой рассказ. Полагала, что затруднения будут, но подумала и ничего сложного: твой отец – учетчик кирпичей, и на складе, где кирпич, он пригрел анашиста. С подобным типом людей сближаться недопустимо, но Егор из жалости его впускал, рыбными консервами заставлял подкормиться, искурившийся парень любой тощенькой модельки худее: реакция притупленная, психика поврежденная, протягиваемую ему банку не видит, а увидев, пугается, что его острой кромкой открытой крышки зарезать хотят.
Что-то на складе он все же ел, и поглощаемые им калории от перехода в состояние более мертвое, чем полуживое, его удерживали.
Продолжал ли он курить дурь?
Разумеется!
В вечер накануне происшествия он и на долю Егора косячок притащил. Еле донес, сказал. Я, Егор, обычный дуть стану, а для тебя я экстра: навыков сворачивать великаны я не утратил – мне, Егор, не на что пожаловаться. Когда ты твоего крокодила в себя втянешь, твои жалящие пауки под фонарями прилягут. Выведенные тобой на свет, они нестрашны – улыбчиво гуляй и топчи. Неуловимо перемещаясь в горячечном сумраке твоей планеты, они вливали в тебя яд несогласия с судьбой, но пауков ты оттуда выкурил. Покурил и выкурил. Ненатужно подымил и развязался.
О духовном убожестве твоего отца не мне тебе говорить, и косяк он, конечно, не ради какого-то преодоления – удовольствие от жизни получить. Обкурюсь и кайф, и чудесно… анашу он не смаковал – поскорее заторчать желая, косяк, что по обхвату с гусиную шею примерно, за пять жалких минут под корень извел.
Егора, естественно, повело, и сознание из него вон. Ладно бы увлекательные наркотические картины пошли, но визуально