Михаил Салтыков-Щедрин

Губернские очерки


Скачать книгу

явился с стаканом, который не столько подал, сколько сунул в руку Дмитрию Борисычу.

      – Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, – сказал его высокородие, – а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал… Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!

      – Помилуйте, ваше высокородие, мы завсегда с полным нашим удовольствием…

      Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до дел службы не относящихся.

      – Да ты, братец, садись.

      – Помилуйте, ваше высокородие…

      – Садись, братец.

      – Не в таких чинах, ваше высокородие…

      – Ну, как хочешь.

      – Исправник Маремьянкин! – провозглашает Федор.

      – Так я буду в надежде-с, ваше высокородие! – говорит Дмитрий Борисыч, в последний раз обжигая губы и удаляясь с стаканом в переднюю.

      – А! Живоглот! – говорит Алексей Дмитрич, – добро пожаловать! Молодец, брат, молодец! Ни соринки в суде нет! Молодец, господин Живоглот!

      Исправник Маремьянкин мужчина вершков пятнадцати. Живоглотом он прозван по той причине, что, будучи еще в детстве и обуреваемый голодом, которого требованиям не всегда мог удовлетворить его родитель, находившийся при земском суде сторожем, нередко блуждал по берегу реки и вылавливал в ней мелкую рыбешку, которую и проглатывал живьем, твердо надеясь на помощь божию и на чрезвычайную крепость своего желудка, в котором, по собственному его сознанию, камни жерновые всякий злак в один момент перемалывали. Замечательнейшею странностью в его липе было то, что ноздри его представлялись бесстрашному зрителю как бы вывороченными наизнанку, вследствие чего местные чиновники, кроме прозвища Живоглот, называли его еще Пугачевым и «рваными ноздрями».

      – Имею честь, – рапортует Живоглот.

      – Откуда?

      – Из уезда-с. Приключилось умертвие-с. Нашли туловище, а голову отыскать не могли-с.

      – Как же, брат, это так?

      – С ног сбились искамши, ваше высокородие.

      – Как же это? надо, брат, надо отыскать голову… Голова, братец, это при следствии главное… Ну, сам ты согласись, не будь, например, у нас с тобой головы, что ж бы это такое вышло! Надо, надо голову отыскать!

      – Будем стараться, ваше высокородие.

      – То-то, любезный! ты пойми, ты вникни в мои усилия… как я, могу сказать, денно и нощно…

      – Это справедливо, ваше высокородие.

      – Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что вот я