не подходит, это цвет мыши, а мышей я боюсь даже больше, чем шторма.
Если бы я это сказала, Вадик скорее всего покачал бы головой и возразил:
«В мыши отталкивает не цвет, а суть».
Я бы согласилась.
– Когда ваш очередной капустник?
Мы перешли дорогу и пошли мимо парка и памятника.
Я махнула рукой:
– Временно приказал долго жить – без Светки сложновато. Зато мы с Римкой решили выпускать журнал. Ну, и со Светкой, конечно, она у нас будет зарубежным автором.
Он не удивился и не нарушил расстояния.
– Молодцы, снова готов участвовать. А деньги где возьмёте?
Чайки перекрикивались, перекрикивая прибой, такой же прилежный, какой была его хозяйка-гостья в школе.
– Деньги не нужны. Он у нас в одном экземпляре на каждого автора.
Которая много, уже много лет назад, как ни старалась, написала «ц» вместо «стс».
– Первый номер выходит на той неделе. Я тебе дам почитать. А дальше – снова присоединяйся.
На площади перед вокзалом продавали чебуреки – в такую жару. Надо будет прийти сюда зимой.
Больше всего хотелось мороженого. Нет, не больше – а только мороженого, больше ничего. Желательно – фруктового в шоколаде.
– Смотри, наш снова не занят! – обрадовался Вадик.
Один человек – это тоже толпа, если этот человек – не ты сам. Хорошо, что столик действительно не был занят.
Небо казалось мне огромной счастливой каёмкой, растёкшейся по своему бескрайнему блюдечку. И запах чебуреков исчез – вместо них неназойливо пахли шарики мороженого: голубой – прибоем и каёмкой, жёлтый – утренним пляжем, ещё не тронутым морской водой, или давным-давно утерянной монеткой; белый – сравнение со снегом было бы таким же банальным, как с чистым листом, если бы чистый лист был и вправду белым. Но ведь лист, на котором ничего не написано, – бесцветный, что в нём белого?
«Ты согласен?»
Вадик улыбнулся мне. Он никогда не был толпой.
Я знала, что нужно идти домой, и домой хотелось. Но не хотелось – сильнее. Сильнее всего хотелось в детский садик, забрать Даню и идти с ним не спеша, отвечая на все его «почему». Надеюсь, бесконечные. И рассказывать ему об английской кошке, поехавшей в Лондон, чтобы посмотреть на королеву, а вместо этого загнавшую под стул перепуганную до кончика хвоста мышку.
– Сегодня на площади вдруг услышал «Миледи д’Арбанвиль».
– Не может быть! Разве её кто-нибудь знает, кроме нас?
Он отставил мороженое, чтобы рассказать.
– Иду к тебе и вдруг вижу: парень поёт и играет на обычной гитаре, совсем даже не электрической. Поёт почти как Кэт Стивенс, даже лучше, если можно. Произношение – совершенно британское, никакого Манхэттена, не говоря уже о Бронксе. Я дослушал до конца, пару человек бросили монетки ему в саквояж. Интересно, Кэту Стивенсу бросали?
Я отодвинула мороженое и начала нашу игру:
– Медсестра была француженкой. Её родители – дворяне в пятом или десятом поколении,