в очередной раз положил свою душеуспокоительную газету не на письменный стол, как я много раз просила, а в кресло, – и спросил, наклонив голову, чтобы Дане было видно:
– Гражданин Бондарев, покажите, где у меня лысина.
Даня расхохотался, я тоже:
– В мыши главное не цвет, а суть.
Саша снова поцеловал меня, на этот раз убедительнее:
– Какие новости в очаге всё менее вражеской культуры? Все ли представители стройных рядов на сегодня перестроились?
Я с умеренной радостью – до завтрашнего утра – избавилась от сумки с сочинениями, а также с «Октябрём», и мы пошли было на кухню есть харчо, который я сварила до работы. Но в дверь позвонили, и сосед Марк Семёнович позвал:
– Аня, тебя к телефону!
Звонили обычно мне, Саше почти никогда не звонили, разве что с работы. Но это и понятно, ведь у него, к моей радости, не было Вадика. То есть, скажем, Вики или совсем уж Дуси. А что? Я знавала тех, у кого были даже Дуси, не говоря уж о Виках.
– Анюта, я уже на вокзале, – сказал Вадик. – Пока! Не скучай.
– Ты правда не хочешь, чтобы я скучала? – уточнила я.
– С тобой не соскучишься, – успокоил он. – Надеюсь, со мной тоже.
Это не сокращало дистанцию. Я передала привет Наде, сказала «спасибо» Марку Семёновичу и Розе Моисеевне и, уходя, увидела в углу сумку баулистого вида с завёрнутыми в газету явными бутылками.
– Валюта, – вздохнула Роза Моисеевна. – Сегодня как раз отоварили талоны.
– У вас намечается ремонт? – уточнила я.
Роза Моисеевна покачала головой:
– Удавила Гришу отнести завучу. На всякий случай, а то кто их знает…
– Ну, Наташа никогда не напишет «большевистский» через «ц»! – заметила я.
Марк Семёнович сделал рукой заверительный жест:
– Как сказал Лазарь Моисеевич, главное не через какую букву написано, а кто выставляет окончательную оценку.
– Нашёл кого цитировать, – пожала плечами Роза Моисеевна.
– В цитате, – не согласился Марк Семёнович, – главное не авторство цитируемого, а коннотация.
– Какие вы, Антоша, слова употребляете! – поставила точку Роза Моисеевна и застегнула змейку на сумке.
Всем было о чём думать, поэтому никто не знал, что у меня тоже была галерея. Не для гуляния, и в ней не затеряешься и не встретишь того, с кем не будет дистанции, и рукой подать до мансарды, но зато с каждой её стены – солёной пеной по губам. Зато на каждой её стене – крушение кораблей и надежд, возрождение и успокоение, и снова девятый вал, и мёртвый штиль. И паруса – не алые, а настоящие, и спасающиеся души, и невидимые, невиданные берега.
Берега, словно стадо овец, и вовсе не похожая на красный камень кизиловая скала. Она – рядом, пару часов на катере.
– Кто звонил? – спросил Саша.
– Саша, как насчёт часов?! – я мысленно топнула ногой. Мысль, как водится, материализовалась, и получилось, что не только мысленно.
Он взял газету и сел обратно в кресло.
А в моём закрытом