мокрая метель. Крюков открыл дверь, выглянул на улицу и чуть не задохнулся под напором холодных, тяжелых хлопьев, норовивших залепить глаза. Он вышел на свободу в своем легком комбинезоне, повернулся к метели лицом и так стоял несколько секунд, позволяя ветру пронизать свою одежду насквозь.
От уличного холода ему сразу сделалось легче, радостнее, точно как Иванычу до него. Холод и ветер мгновенно взбодрили, заставили подобраться, словно перед прыжком. Крюков пошел вдоль стены – против ветра, прикрыв глаза рукой; он оставлял в снегу глубокие, быстро темнеющие следы.
А ветер между тем начал ослабевать, истратив, видимо, весь запас сил на первый мощный порыв. Заряд его кончался. Стали уже различимы сквозь мокрые колышущиеся космы соседние цеха. С их крутых крыш начинали срываться длинные подтаявшие белые линейки и плоские угольники, которые разрушались в воздухе, не успев долететь до земли. Послышалась робкая капель – словно странник просился в незнакомый дом на ночлег и не был уверен, что пустят. Снежное изобилие иссякало на глазах. Может, и Крюков помог этому, упрямо идя против ветра и разбивая его наглую уверенность в себе. Метров через пятьдесят он решил возвращаться, и когда добрался по своим следам до дверей, на улице было почти уже тихо.
Войдя, он стряхнул шапку мокрого снега с волос, несколько раз оглушительно притопнул длинными своими ботинками. Смачно чихнул. Высоко поднял голову. Улыбнулся. Ему хотелось крикнуть что-нибудь победное, или взмахнуть рукой, или просто весело и безадресно ругнуться.
И тут сквозь тучи пробилось солнце, через верхние окна щедро залив собою цех, как яичница-болтунья разом заливает сковороду. В его жестких рентгеновских лучах стала видна тонкая кисея пыли, висевшая здесь в воздухе. У Крюкова против воли опять засвербило в носу, но он сдержался. Подошел к доскам в углу, взял четыре штуки получше и, рачительный хозяин чужого добра, уволок в свой закуток. А по дороге заглянул в хозяйственную часть, одолжил там ножовку по дереву, молоток и пару десятков подходящих гвоздей.
У себя он разложил доски на полу и минут двадцать оглядывал их, решая, как будет лучше приступить к делу. Дело для него было малознакомое. Сколотить лавку – вроде и не так сложно, а вот попробуй возьмись… С чего начать? Это ведь не просто гвоздь в стену вбить. Тут соображалку надо включить, чтобы вещь получилась устойчивая, прочная и для сидения удобная; а при случае и бока чтоб не намяло, если поспать захочешь.
Да, не так просто. Но сейчас Крюков чувствовал: он может все. Он загорелся этой мыслью, потому что ему больше некуда было приложить силы, а сила в нем поднялась сейчас вихрем – долго-долго дремала, зевала, томилась – и вдруг взвилась! Да так, что Крюкова могло разорвать от ее избытка. Что было причиной этому – первый снег, в одночасье заваливший землю и уже умиравший там, на улице под колесами машин; первый день на постылой работе и решение уволиться отсюда к чертовой бабушке; или та женщина, которая утром просто сказала «спасибо» и коснулась его руки; ее лицо…
Он соединил три доски, лежащие рядом,