– выяснилось, что оценки в дипломах у всех были хорошие, но отсутствие практики себя показало. Конфуз, однако. Итальянцев отправили ночевать в гостиницу, решив, что утро вечера мудренее. Завтра кого-нибудь найдем по родственникам и знакомым. Не хватало еще на переводчика разоряться.
На следующий день в обед Андрей Петрович заметил, что Анна Брусникина спокойно щебечет с иностранцами в цеху, возле пока мертвой громады станка, и все трое смеются.
– Аня, вы что же, английским владеете?
– Да, Андрей Петрович. У меня мама преподаватель…
– И вы все понимаете, что они говорят? – Начальственный маразм уже успел оставить отпечатки пальцев на мозговых извилинах Караваева, и теперь соображал он туго. Иногда своим было труднее понять его, чем иностранцев.
– Ну конечно! Ничего сложного здесь нет…
– Тогда будете переводчицей. А то не сладить нам с ними.
– Андрей Петрович, а вдруг я что-нибудь напутаю?..
– Не напутаете. Вместе разберемся, – сказал Караваев и по-отечески положил руку на ее плечо.
С того момента, как он к ней прикоснулся, как почувствовал под тканью кофточки тонкую, хрупкую кость ее ключицы, он понял, что обречен. Он пропал, обратного хода нет. С ним начало происходить что-то такое, над чем он был абсолютно не властен. Он словно в космос воспарил, в высокое безвоздушное пространство над землей, и висел там неподвижно в темноте, среди звезд, а в груди его был только расширяющийся шар восторга. И долго его не сдержать. «Пропал, пропал!.. Ну, вот и хорошо…»
Анна Брусникина оказалась очень толковым помощником. С ней работы по установке и наладке станка пошли быстро. Итальянцы, конечно, заигрывали, флиртовали с ней, особенно Паоло, тот, который моложе и кудрявее. Это было понятно всем вокруг даже и без перевода. Наши мужики посмеивались и подкалывали Анну, она смущалась. Итальянцы не понимали, но догадывались, над чем похохатывают слесаря. В общем, атмосфера вокруг установки нового станка сложилась добродушная, работалось легко, без напряга, а в таком случае всегда все получается, как надо.
Только Андрей Петрович неожиданно помрачнел. А ну как этот Паоло сманит, увезет Аннушку от него в Италию?! Что ему тогда делать?
А что тебе, собственно, делать, спрашивал внутри него кто-то отвратительно трезвый, еще не перевернутый безумной любовной волной. При чем тут ты? Она молодая девчонка, и пусть устраивает свою личную жизнь как угодно. В Италию, значит, в Италию. Может, оно и к лучшему, тебе же спокойнее будет – там все-таки цивилизация… Не на тебя ли, козла пожилого, должна она променять свое счастье? Нет, конечно, не должна…
Мрачное состояние Андрея Петровича не прошло мимо внимания коллектива. Давно уже не была секретом и влюбленность Караваева. Лишь он один не знал, что об этом знают все. Даже его жена знала. Но почему-то не спешила устроить Андрею Петровичу шикарный праздничный скандал – возможно, с истерикой и битьем посуды.
И как-то раз старый слесарь Панкратов сказал ему:
– Что грустишь, Петрович? Боишься,