Все давно было ясно, все так и должно было быть. Чтобы его поведение не истолковали как странное, он вдруг наклонился над нею и нежно стащил с пальца обручальное кольцо. Оно сошло неожиданно легко, хотя пальцы сильно опухли.
– На всякий случай, – сказал он представителю фирмы, который невозмутимо смотрел куда-то в сторону. – Память.
– Разумеется.
Подняли и унесли. Он проводил до грузового лифта. Поехали. Все. Вот теперь уже действительно все.
Еще через час он уже очистил квартиру от ее вещей, ненужных тряпок, каких-то затянутых паутиной цветочных горшков, прогнивших полок с рассадой, любовных романов в мягкой обложке. Отдал соседям старый шкаф, который раздражал его уж лет двадцать. Подрядил за чекушку одного местного алкаша, и они вдвоем вытащили на помойку кровать. Он поспит и на полу, ничего. Так даже здоровее, на жестком-то… Тщательно вымыл пол.
В ближайшие выходные он сделает ремонт, побелит потолок и переклеит обои. И можно будет жить нормально, как давно уже хотелось. Спартанская обстановка, спортивный инвентарь, нужные книги… Пожалуй, бабу брать не стоит, она все опять испортит. Можно встречаться на ее территории, не связывать себя никакими обязательствами.
Свалил в углу несколько фуфаек, накрыл чистой простыней. Отличная получилась лежанка. Мягко, удобно, и места в комнате много. Почему нельзя было раньше так жить?
Открыл форточку настежь. Теперь она никогда не будет закрываться. Ему уже давно надоел царивший здесь кислый стариковский запах.
Перед сном, лежа на фуфайках, определил цели на будущее. Надо научиться готовить; впрочем, это нетрудно, есть масса книг. Средств на жизнь ему, при его-то минимальных потребностях, хватит с лихвой. Не нужно теперь тратиться на дорогие лекарства… Можно сделать еще что-нибудь полезное. Английский выучить, например. Времени полно.
Он сейчас совершенно не понимал, зачем столько лет потратил на эту женщину, которую любил только в молодости, которая постоянно болела и не оставила ему детей, за которой нужно было все время ухаживать… Непонятно! Сколько всего мог бы он сделать, не будь ее. А так, получается, жизнь прошла почти впустую; впрочем, он может, если постарается, активно прожить еще лет двадцать или даже тридцать, здоровье-то есть, так что не все потеряно.
Уснул поздно. Спал как обычно, без снов, словно внутри теплого шерстяного носка.
В три часа ночи подскочил вдруг, пошарил вокруг себя, ничего не понимая, спросил:
– Аня… ты как себя чувствуешь? Принести воды?.. Где ты, Аня?!
И тут вспомнил все, увидел себя в углу на подстилке в пустой холодной квартире (а ее-то нет!) – и взвыл, скорчился в судороге, что-то невнятно голося сквозь стучащие от внезапного холода зубы…
Долго лежал без движения и без мыслей, в полной пустоте.
– Аня! – позвал он снова.
Она пришла. Села рядышком, привычно положила ему руку на голову, а он лежал на своих фуфайках как больной и все спрашивал радостно:
– Ведь правда, смерти нет, Аня?
– Ну конечно, нет, – говорила