Б. Вас часто сравнивают с Фицджеральдом, и не только потому, что вы оба из среды ирландских католиков.
Дж. М. Еще и потому, что меня зовут Джеем, как Гэтсби!
Ф. Б. Некоторые считают, что Брет Истон Эллис – это новый Хемингуэй, а вы – новый Скотт Фицджеральд. Вы ведь знаете, что они встречались – здесь, в Париже…
Дж. М. Да, что во мне от Фицджеральда – это мой романтизм, моя сентиментальность… Я чувствителен к осмыслению потерь. Боль потерь – ключевая линия у Фицджеральда. Рождаясь, мы теряем уют материнской утробы. Вся последующая жизнь – история потерь, и в конце концов мы теряем жизнь. Эллис – мой хороший друг, но то, что он пишет, – это гораздо холоднее, рискованней, отчаянней, чем то, что пишу я. Он никогда не старается понравиться читателю. Надо быть стопроцентно уверенным в себе, чтобы писать такие крутые, буквально на грани, книги.
Ф. Б. Ваш «светский» образ вам не мешает?
Дж. М. Мешает, и даже очень! Американские критики считают, что писатель не должен быть публичным человеком и красоваться на фото в журнале «Вэнити фейр».
Ф. Б. Во Франции то же самое…
Дж. М. Но публичность – еще не самое страшное. Что меня совершенно выбило из колеи, это мгновенный успех. «Bright Lights, Big City» («Яркие огни, большой город») в один клик стал бестселлером. Когда твой первый роман продается огромными тиражами – тебе это не могут простить.
Ф. Б. Критики хотят, чтобы писатели страдали.
Дж. М. Так я же и страдал! Поверьте, свою порцию боли я получил. Только на моей физиономии это не написано!
Ф. Б. Это все Флобер виноват. С тех пор как он заперся в башне из слоновой кости у себя в Круассе, серьезными писателями считают только тех, кто отказывается от комфорта и общества, жертвуя всем ради литературы. Писатель должен быть мизантропом, нелюдимом, отшельником, анахоретом… иначе он пустышка.
Дж. М. Мне больше нравится Бальзак, тот хоть жил в Париже! Когда пишешь роман, очень важно уметь наблюдать. Я бы не смог писать то, что пишу, сиди я весь день взаперти. Общество мне просто необходимо, потому что я описываю общество. Возможно, когда-нибудь, когда я буду стар, критики простят мне, что я позировал с манекенщицами для глянцевых журналов.
Ф. Б. Вы смотрели «Слона»?[99]
Дж. М. Смотрел, мне не понравилось. Гас Ван Сент[100] слишком стилизует убийства. Очень много красивостей, а эмоциональности не хватает. Видеоряд, то, как он снимает эпизоды длинным планом, – все чересчур формалистично. Он хочет делать, как Кубрик, который на сцены убийства накладывал записи Бетховена.
Ф. Б. Я спросил вас, потому что этот фильм – попытка художественными средствами переосмыслить реальную трагедию. К тому же вы, как я слышал, начинали писать роман об 11 сентября.
Дж. М. Да, так оно и есть. После этой трагедии я много месяцев не мог ничего писать.
Ф. Б. Как Пауль Целан[101] после Освенцима?
Дж. М. Это невозможно сравнивать. Но это правда, я думал: «К чему писать?» В романе, который я начал в то время, речь шла о приключениях друзей, а действие происходило