концом вбегает в маслобойню, а другим концом тут же выбегает из нее. А внутри маслобойни что-то стучит, покачивается, вертится, и главное, там очень вкусно пахнет сычиками. Сычики – сочные, ароматные горсти той самой необыкновенно вкусной коричневатой кашки из раздробленных подсолнуховых семян, которая смачно шипит на жаровнях. Потом из этой кашки выдавливают масло, и все равно остаются очень вкусные жмыхи – макуха. И что интересно: у трактора, оказывается, тоже есть колесо, которым можно вертеть маслобойню! Обязательно выучусь у отца на тракториста.
Но отец сказал, что я еще мал, чтобы учиться вождению трактора. Вместо этого он заставлял меня зимними вечерами считать под его диктовку какие-то цифры на счетах, записывал их в большую книгу, где было напечатано «Дебет» и «Кредит». Потом подводил черту, писал «Итого» и старательно выводил слова: «Секретарь правления машинно-тракторного товарищества “Знамя”». Под этими словами отец ставил свою подпись. Она у него красивая и разборчивая – не то, что у председателя: какие-то закорючки, и даже не поймешь, какая у него фамилия.
И все же я твердо решил, что когда вырасту, то буду только трактористом. Я ухитрялся все запоминать, когда отец учил тракторному делу своих младших братьев, и порой даже подсказывал им, когда они делали что-нибудь не так.
Зима 1929/30 года. Мы с Ванькой – сыном дяди Ивана – учимся в семилетке, недавно открывшейся в районном селе. Ванька – в седьмом классе, я – в пятом. Живем у квартирной хозяйки, очень доброй бабки Ганны по фамилии Корсунь.
Поздний февральский вечер. За окнами, разрисованными морозными узорами, вьюга. В такую пору особенно хорошо, закончив подготовку уроков на завтра, сидеть в натопленной хате и слушать под завыванье ветра, как перебирает на хромке сын хозяйки Петро. А с разрешения Петра можно даже подержать хромку в руках, перекинуть ремень через плечо и разок-другой, как настоящий гармонист, пройтись пальцами по клавишам, подвигать мехами. Когда вырасту – обязательно куплю себе гармонь, кожаную тужурку, хромовые сапоги, фуражку-капитанку и галифе из темно-синего сукна – как у Петра.
Но пока что у меня есть только балалайка, – правда, очень старенькая, она часто расклеивается, и ее приходится починять самодельным клеем. Моя бабушка Гудчиха, когда умирала, протянула моей маме завязанный узелком платок с медяками и сказала:
– Обязательно купи Грише балалайку. Я вот, видишь, не успела.
Играть на хромке куда сложнее, чем на балалайке. И все же я уже научился на хромке играть «Шахтерочку», – правда, только отдельно правой рукой и отдельно басами, в уме подбирая под слова, когда-то услышанные от дяди Захара:
Шахтер пашенку не пашет,
Косу в руки не берет,
А на праздник в воскресенье
Прямо в шиночек идет.
Но Петро бережет хромку и редко дает мне поиграть. Вот и сейчас он прячет ее в сундук под замок.
Все садимся вечерять. Сегодня у бабы Ганны очень вкусные галушки, приправленные салом с поджаренным