хотелось бы. Я был бы рад.
– В христианских книгах пишут про неслиянную нераздельность, – сказала Лиза; ей не случалось еще говорить запросто с людьми знаменитыми, приятно было сознавать, что теперь в ее семье есть знаменитые люди.
– Нераздельность, да, – Рихтер не особенно любил, когда его перебивали, но к реплике отнесся благосклонно, – именно так. – Затем он обратил более пристальное внимание на Лизины слова и обнаружил в них изъян. – Так вы верующая? Хм. И во что же вы верите?
– Зачем сливать неслиянное, – устало заметила Елена Михайловна, – для чего?
– Вот именно! – встряла в дискуссию Татьяна Ивановна. – Сливай, не сливай – толку никакого: все равно будет врозь. Жена на кухне полы драит, а муж с книжкой в кресле отдыхает. Молодым я такой жизни не пожелаю.
– Для меня жить, – сказал Соломон Моисеевич, прихлебывая чай, – значит философствовать, размышлять.
– Что ж ты о жене никогда не размышлял?
– Мне казалось, я размышлял достаточно, – сказал Соломон Моисеевич уязвленно, – более чем достаточно.
– Верно, больше тебе не выдержать. «Соломон должен заниматься наукой!» – передразнила Татьяна Ивановна чей-то голос. – Сколько о жене думать можно? Пальто зимнего ни разу не купил. На дворе минус тридцать, а жена в плаще бегает по сугробам. Что ее жалеть! От Танечки не убудет.
– Разве я не покупал пальто? А то, с каракулевым воротником, которое тебе мама отдала? Превосходное теплое пальто.
– Твоя мать мне пальто отдала? Много мне в твоей семье дали! Да как у тебя язык поворачивается? Проносила сама двадцать лет – а как прохудилось во всех местах, невестке кинула. Носи, Таня, все равно выбрасывать.
– Это испанское пальто, – возвысил голос Соломон Моисеевич, – теплое и хорошее! Ему цены нет. Его подарил матери генерал Малиновский на испанском фронте. Она отдала его тебе в знак любви. – Соломон Моисеевич рассеянно отставил прочь чашку с чаем и, не донеся чашку до стола, разжал пальцы. Лиза успела чашку подхватить. – Да, превосходное пальто. Из шерсти горных лам. Им можно было укрываться в долине Гвадалахары в холодные ночи. Там было очень холодно в ту осень; мама рассказывала, что был настоящий мороз. Подростком, – Соломон Моисеевич углубился в воспоминания и посмотрел на Павла и Лизу мечтательным взглядом, – подростком я любил укрыться испанским пальто с головой. Я воображал себя в горах, республиканским солдатом.
– Много она была в горах, твоя мать! Сидела в штабе, печати ставила. Далеко бы она в горы ушла на каблучках! И зачем ей укрываться пальто – у них с Малиновским белье было генеральское, шелковое.
– Не смей трогать мою мать! Что ты знаешь про нее! – день казался безнадежно испорченным. К чему, к чему эти скандалы?
– Что нужно, все знаю! Спала с Малиновским! Полковая жена! Мужа в Москве арестовали – и наплевать, сына в интернат сдала – ничего, выживет, а сама по Испаниям воюет!
– Ничего, ничего ты не поняла!
– А