от Альфляндии хватило на ремонт. Но даже с новым полом, новым пробитым в крыше окном, кондиционером и вентилятором на потолке чердак был тесный и душный, как во всех кирпичных викторианских домах. Поэтому чуть позже, когда мальчики уже учились в старших классах, Альфляндия переехала на кухонный стол и там много лет ползла, как свиток из электрической пишущей машинки, когда-то – последнего писка техники, а ныне устаревшей. Потом Альфляндия перебралась в компьютер. Там тоже водились свои опасности – например, написанное могло внезапно исчезнуть, что страшно бесило Констанцию – но компьютеры с тех пор усовершенствовались, и Констанция привыкла к своему. Сейчас компьютер стоит в кабинете Эвана – Констанция перенесла его туда, когда Эван покинул видимый мир.
Она не говорит «когда он умер», даже беседуя сама с собой. Слово на «у» объявлено непристойным. Вдруг он услышит и обидится, или будет страдать, или растеряется и расстроится, или даже рассердится. Одно из ее убеждений, не сформулированных до конца словами, – Эван сам не знает, что он мертв.
Она садится за стол Эвана, закутавшись в его черный плюшевый купальный халат. Черные плюшевые купальные халаты для мужчин были в моде в… девяностых? Этот халат она покупала сама, подарок на Рождество. Эван всегда отбивался от попыток одеть его по моде, хотя ко времени покупки халата они прекратились – Констанции было уже все равно, как он выглядит в глазах окружающих.
Сейчас она кутается в халат – не ради тепла, а ради утешения: так ей кажется, что Эван все еще в доме, просто вышел куда-то. Констанция не стирала халат после смерти мужа: чтобы пахло им, а не стиральным порошком.
«Ох, Эван, – думает она. – Нам было так хорошо вместе! А теперь все кончилось. Почему все кончилось так быстро?»
«Возьми себя в руки», – говорит Эван. Он не любит, когда она распускает нюни.
– Угу, – отвечает она. Расправляет плечи, поправляет подушку на эргономическом компьютерном кресле Эвана и включает компьютер. Появляется заставка: портал в волшебную страну, нарисованный для нее Эваном, который был архитектором, пока не перешел на более стабильную работу университетского преподавателя. Впрочем, курсы, которые он читал, назывались не «Архитектура», а «Теория конструируемого пространства», «Рукотворный ландшафт», «Тело в объеме». Эван по-прежнему прекрасно рисовал и нашел выход увлечению – создавал забавные картинки сперва для детей, а потом и для внуков. Заставку он нарисовал как подарок жене и еще как свидетельство, что принимает всерьез эти ее штучки – которых, скажем прямо, немного стыдился в своих утонченных интеллектуальных кругах. Как свидетельство, что принимает всерьез саму Констанцию. (И в том, и в другом у нее время от времени были причины сомневаться.) И еще – как знак прощения за Альфляндию, за то, что из-за нее жена не уделяла ему должного внимания и заботы. За то, как она порой смотрела на него, не видя.
Констанция про себя думала, что заставка – приношение во искупление вины за какой-то