в комок и летит в ближайшую урну.
– Неплохо, – оценил Ислам.
Улыбка вползает на лицо, полная застенчивости, держится на губах.
– Я правильно сделал?
Он иностранец… нет, не так. Не важно, иностранец он или нет. Просто его мир – это не только родной Таллинн и кое-где этот город, его мир очень далеко отсюда, и одновременно он – везде вокруг. В кусочках, что разбросаны по комнате в общежитии, книжках, дисках с музыкой, в мелодии, что он наигрывает на своём саксофоне. Его мир – это далёкая Мексика, это Индия и Китай. Глубины океана, оркестровая яма и рёв зрителей на концерте «U2». Он нигде, и в то же время ему есть дело до всего.
– Ещё бы, – говорит Ислам. – Ещё бы…
Хасанов тянется к соседнему плакату, глаза чешутся, кажется, на них сейчас смотрит вся улица. Краем глаза видит суету, мельтешение машин, лица людей в перегаре улицы, выражений не видно, и от этого ещё страшнее.
Делает над собой усилие. Оглушительно хохочет и срывает плакат.
– Ты чего? – пугается Яно.
– Ничего, – Хасанов смеётся, бумажка отскакивает от носка его ботинка, спохватывается, поднимает её с земли и швыряет в урну. – Не знаю. Что-то поржать захотелось, знаешь? Давай помогай.
Вместе они очищают стену от рекламы. Остаются следы клея, клочки глянца, но всё нормально. Пусть знают господа депутаты, что их рожи здесь уже побывали – и они здесь не прижились.
Глава 3
С крыши общежития можно перекинуть мостик на крышу, собственно, универа. Первый корпус примыкает углом к общаге, разделяет их каких-то полтора метра пронзительной, отчаянной высоты и два низеньких бортика с одной и другой стороны. Крыша первого корпуса запиралась на замок, и вытаскивание ключа из подсобки было настоящим адом. Как и проникновение в универ после одиннадцати, как раз тогда, когда оно на самом деле необходимо.
Сама университетская крыша не нужна никому, кроме голубей. Длинная, засранная, с хозяйственными будочками и металлическими конструкциями, отчаянно гудящими на ветру (на студенческом сленге это место называлось «коридором, поющим оду любви», или просто «поющим коридором»). На крыше общежития ветер катал банки из-под пива, практически каждое воскресенье на головы прохожих летели бычки. Весной и осенью, пока ещё тепло, сюда выбирались на пикник; вытаскивались наверх коврики из комнат, бетон застилался разноцветными квадратами, будто цыганским одеялом. Открывалось пиво, иногда и чего покрепче.
Но главное её, крыши, предназначение, конечно, не в этом.
В более или менее тёплое время года движуха здесь практически не прекращалась. Только когда ложился снег или в гололедицу по крышам ходили единицы. Самые бесстрашные или те, концентрация спермы в голове которых превышала все допустимые пределы. Их довольно метко называли «полярниками». Укутавшись в полушубки, обвязавшись верёвками и хватаясь руками в горнолыжных варежках за телевизионные антенны, они бесстрашно пробивали в свежей декабрьской перине тропинку к своему сердцу. Лопаты взлетали и падали, снежные комья в падении рассыпались серебристым