Зачем ты тратишь попусту мое время?
Я потянулся за бумажкой, готовый смять ее в кулаке. Но не стал. Не знаю, почему я изображал скептика. Люди всегда знают. Порой много людей. Но они ничего не предпринимают. Ничего особенного не говорят. При этом себя стараются обезопасить, а на невежду, случайно угодившего в паутину, цокают языком. Им так проще. Это позволяет им жить при свете дня.
– Это не просто страшилка, – настаивал Ромашка. – Расспросами в городе ты ничего не добьешься… если только не спросишь в правильных местах. Она не завлекалка для туристов. Но загляни на любую подростковую девчачью пижамную вечеринку, и я тебе гарантирую: в полночь они будут рассказывать историю Анны.
– Я только и делаю, что шастаю по ночным девичникам, – вздохнул я. Разумеется, Ромашка-то так и делал – в свое время. – Ну так что там?
– Когда она погибла, ей было шестнадцать. Дочь финских иммигрантов. Отец ее к тому времени уже умер, от какой-то болезни вроде бы, а мать держала пансион в центре города. В момент убийства Анна направлялась на школьный бал. Кто-то перерезал ей горло, но это мягко сказано. Голову чуть не начисто снесли. Говорят, на ней было белое праздничное платье, и когда ее обнаружили, оно все уже пропиталось кровью. Потому-то ее и называют «Анна-в-Алом».
– Анна-в-Алом, – негромко повторил я.
– Одни думают, что это сделал кто-то из постояльцев пансиона. Мол, какой-то извращенец увидел ее, ему понравилось, он пошел за ней и оставил истекать кровью в канаве. Другие говорят, это ее ревнивый бойфренд так.
Я глубоко вдохнул, чтобы выйти из транса. Гнусная история, но они все гнусные, и это, несомненно, не худшее из того, что мне доводилось слышать. Говард Сауберг, фермер из Центральной Айовы, порешил все свое семейство садовым секатором – кого зарезал, кого выпотрошил. Семья его состояла из жены, двоих сыновей, новорожденного и престарелой матери. Вот уж это одно из худших дел, о которых я слышал. Прибыв в Центральную Айову, я был разочарован – призрак Говарда Сауберга не настолько раскаивался, чтобы болтаться в округе. Как ни странно, злодеями после смерти обычно становятся как раз жертвы. Настоящие гады уходят дальше, гореть, или обращаться в прах, или перерождаться в жуков-навозников. Всю свою ярость они растрачивают, еще пока дышат.
Ромашка продолжал разворачивать Аннину легенду. От возбуждения он говорил тише и с придыханием. Я не знал, смеяться или беситься.
– Ладно. Так что она делает, теперь-то?
Он помолчал.
– Она убила двадцать семь подростков… это о которых мне известно.
Двадцать семь подростков за последние полвека. Это снова начало попахивать волшебной сказкой – или самой странной маскировкой в истории. Никто не может убить двадцать семь подростков и исчезнуть – его загонит в замок толпа с факелами и вилами. Даже если он привидение.
– Двадцать семь местных ребят? Ты, должно быть, шутишь. А не бродяжек или беглых?
– Ну…
– Что «ну»? Кто-то водит тебя за нос, Бристоль. – В горле поселилась горечь. Не пойму почему. Да, наводка оказалась ложной, ну и что? У меня в запасе было еще пятнадцать других призраков. Один из Колорадо, некий