искусство, галереи – это не так увлекательно.
М. П.: Однако влияние на вас немецкого искусства ощущается…
Г. Г.: Да, скульптуры, прежде всего. Брекера, например.
М. П.: А любимые музеи?
Г. Г.: Мне очень нравится Эрмитаж, Прадо, Лувр, Британский музей, Национальная галерея в Лондоне. Есть какие-то маленькие. Не люблю музеи современного искусства.
М. П.: И тем не менее вы представлены, например, в музее современного искусства в Осло.
Г. Г.: Я никогда не был в Осло. Знаю, что там сейчас готовят выставку. Вообще, у меня много было выставок в разных музеях мира, не персональных, но больших. Все никак не собрать достаточно произведений на большую персональную выставку для музея.
М. П.: Сейчас открыта выставка ваших фотографий на Пушкинской, 10. Новая Академия много внимания уделяла фотографии, Тимур Новиков говорил о том, что именно этот вид искусства сохранил поле классики, которая в определенный момент в живописи исчезла; именно она отображала красоту природы, человека, которой так не хватало тогда изобразительному искусству. Вам самому интересно работать с фотографией?
Г. Г.: Да, конечно. Я бы сказал, что фотография является техникой, необходимой для подготовительной работы. Но фотография сама по себе несовершенна. Я сам много использую фотографию в подготовительный период для живописи. Но никогда не решался выставлять ее в чистом виде – никак не доработанную, не раскрашенную. Она несовершенна. Всегда хочется в ней что-нибудь подправить.
М. П.: А отчего она несовершенна? Оттого что несовершенен сам механизм фиксирования изображения?
Г. Г.: А может быть, сам мир?
М. П.: А если сделать снимок античного храма? Просто как отдельного объекта архитектуры?
Г. Г.: Тогда можно добиться совершенства. Если снимать хорошей камерой при идеальном освещении.
М. П.: Такой мир может быть идеальным?
Г. Г.: Да. Но ведь это уже доработанный мир. Произведение архитектуры – это воплощенная мечта, усовершенствованная. Но я – художник, Я люблю живопись, рукоделие. А фотография… Знаете, каждый художник – фотограф, но не каждый фотограф – художник. Вот в чем дело. Это подручное средство, и в этом плане она очень интересна.
М. П.: Георгий, а что для вас красота?
Г. Г.: Трудно так сразу ответить на такой вопрос. Красота… Есть какие-то традиции, представления о красоте: античная красота или красота вуду. Мне близко античное представление о красоте.
М. П.: Выбор в пользу античной красоты был изначальным?
Г. Г.: Я думаю, что во мне это было изначально. Потом, я родился и вырос в Петербурге, вокруг красота… Конечно, она на меня повлияла и влияла всегда.
М. П.: Любая вещь, которая вас окружает, проверяется критерием красоты? Это ваша среда обитания, то, без чего вы себя чувствуете плохо?
Г. Г.: Да. Раздражают беспорядок, грязь, хамство.
М. П.: А как тогда с Петербургом? Порядка не так много.
Г. Г.: Я очень люблю Петербург.