а в угол втиснулся битком набитый холодильник. В общем, уютненько. Даже то, что в камере, предназначенной на восемь человек, нас было двенадцать, и кому-то приходилось спать по очереди, а то и вообще на полу, нисколько не портило картины.
Но полностью расслабляться было нельзя – в тюрьму я попал впервые и ясно отдавал себе отчет, что все, что я знал и слышал о здешних порядках, было лишь поверхностным знанием, «верхушками», как здесь это называли. Поэтому я смотрел. Смотрел и слушал. Я наблюдал за каждым – кто, что и как делает, как ест, как пьет, как ложится спать. Я слушал все, что говорят – любой разговор, разногласия, ссоры, приколы – ничего не проходило мимо моих ушей. Конечно, нельзя сказать, что я все понимал, но запоминал каждую мелочь и делал из нее вывод. Я выбрал несколько человек постарше, которых уважали, к чьему мнению прислушивались, и сосредоточил свое внимание на них. Я старался как можно меньше о чем-то спрашивать, да и вообще говорить, вдруг это будет неуместно. Я замечал, сопоставлял и анализировал. Мой мозг работал на полную катушку.
Каждый день нас выводили на часовую прогулку в маленький дворик с высокими стенами и решеткой вместо крыши. Небо в клеточку. Во время одной из таких прогулок ко мне подошел один из уважаемых в камере людей – Вова Домик, тот самый, седой, с детскими голубыми глазами. Так часто бывает: с виду божий одуванчик, прозвище нелепое, даже смешное, а пользуется авторитетом и занимает в этом обществе высокое положение.
– Дай прикурить, малой, – сказал он, и я протянул ему смятый коробок спичек. Прикурив, он махнул головой в сторону. – Пойдем потусуемся.
Я не совсем понимал, зачем это было нужно, но мы начали ходить с ним взад-вперед от стенки до стенки, то есть тусоваться. Прогулкой это было назвать, конечно, сложно: пять-семь шагов, разворот на сто восемьдесят градусов, пять-семь шагов. Некоторые ходили по двое и что-то обсуждали, кто-то просто стоял и дышал свежим зимним воздухом, которого так не доставало в камере.
– Это сейчас всего вдоволь: сигареты на выбор, чая море, хавка любая. Раньше с этим хуже было, спичку бритвочкой на четыре части делили. Рука бы не поднялась спичку зажечь, если рядом кто-то дымит. От сигареты прикуривали. Если вообще было что прикуривать.
– Какой раз сидишь? – спросил я, затянувшись.
– Четвертый, пацан, четвертый. Сначала малолетка, потом усиленный, это при союзе еще, а последний раз с общего освобождался не так давно. И вот опять заехал. Ну, это походу уже последний – здоровьишко не то, да и сроку впереди много маячит.
Снег хрустел под ногами, небо было чистым и радовало нас скупым ноябрьским солнцем.
– Тебе самому-то немало светит…
– Да там ничего серьезного, если разобраться, стечение обстоятельств.
– Ничего серьезного? Это особо тяжкая статья, вот и все обстоятельства.
– Но я несудимый, характеристику на суд положительную предоставят.
– Да положить им на твою характеристику! А то, что ты несудимый, это они исправят. Один по делу?
– Двое.
– Двое! –