рами, надо сказать.
– Очень, – искренне сказал я, услышав вопрос, идёт ли ей это белье.
Ей всё шло. Она могла завернуться в полотенце после душа и всё равно выглядела как Одри Хепбёрн.
Вот уже три недели как я сходил с ума.
– Милый, ты же сердишься на меня, что мы сегодня туда идём? – спросила она.
Я пожал плечами. Настолько, насколько это можно было сделать, лёжа на спине.
– Ты же понимаешь, что нас больше ничего не связывает. У меня есть только ты.
Я не знал, зачем она снова начала этот неприятный мне разговор.
Я его никогда не видел, не хотел ничего слышать о нем.
Его просто не было. Ее бывшего.
Не было.
– Я же не виновата, что его тоже позвали. Они ведь друзья.
Подошла ко мне – уже в колготках и блузке. У неё всегда были удивительно сладкие губы.
– Мой ревнивый дурачок.
Я не спорил. Даже не пытался.
Особняк казался гигантским. И выглядел так, словно ему было лет двести, хотя точно был построен недавно.
С ней здоровались. Со мной нет.
Она это видела и постоянно пробовала меня поддержать. Прижималась теснее. Держала за талию. Я это ценил – и одновременно раздражался. И всё не мог угадать – кто он?
С этим седым, но еще молодым она поздоровалась сухо, но он задержал свои губы у ее щеки дольше, чем было нужно.
С этим худющим лысым она была приветлива и даже покраснела.
Я не знал, зачем я здесь. Не знал, почему я был слишком деликатным с ней. Не мог сказать, что меня раздражает.
Тридцать лет – странный возраст. Хотя, вероятно, дело было вовсе не в количестве прожитых лет.
А во мне.
Или, скорее – в ней.
На первом же свидании она сказала, что против серьезных отношений. Я спросил: почему? Она не ответила.
Я спросил еще раз. Тогда она сказала, что слишком сильно любила своего бывшего мужчину. Что он сделал ей очень больно и она не хочет, чтобы это повторилось когда-нибудь с кем-нибудь еще.
Я сказал, что моя мама мечтала о сыне-враче. Что я так и не стал врачом. Но могу попробовать вылечить ее.
Ей стало смешно. И она никуда не ушла.
Ни в тот вечер, ни в последующий.
Я был нежен с ней, даже когда меня что-то раздражало. Ежедневно нежен. Настолько, что даже когда я слушал в машине по пути на работу шансон, мне по-прежнему мерещилось, что это играет «Радио Jazz».
Я сразу понял, что это он. Когда увидел, как он на нее смотрит. А она на него. Можно было даже не спрашивать.
Рядом с ним была девушка. Тоже стройная, тоже рыжеволосая. И даже смеялась приблизительно так же.
Она увидела, что я смотрю на него и сразу же прислонилась ко мне. Сзади, сплетя руки у меня на груди.
– Ничего не хочешь сказать? – спросил я.
Она покачала головой.
– О’кей.
Настроение у меня окончательно испортилось. Я посмотрел на часы. Мы были здесь уже больше часа. Три бокала шампанского, ощущение собственной ненужности и впустую потраченного времени.
Я оставил ее и подошел к стойке бара. Бармен вопросительно посмотрел на меня.
– Виски, – сказал я и удивился, как хрипло звучит мой голос. Поставил пустой стаканчик на черное стекло и попросил повторить.
Она осталась стоять там, где я ее оставил. Не сводила с него глаз. Даже не заметила меня. Я взял ее за руку. Вероятно, слишком сильно, потому что она вскрикнула. Посмотрела на меня удивленно.
– Поехали, – сказал я.
Мне было всё равно, поедет она со мной или нет. Завтра бы я сожалел, а сегодня нет. Но она послушно пошла. Чуть не успевая за мной, но я не выпускал ее руки. Практически тащил.
В такси я поцеловал ее. Потом сжал ее волосы, намотав их себе на кулак. Наверное, ей было больно. Но я старался, чтобы не очень.
Платье треснуло так громко, что я сначала даже не поверил, что шелк может так звучать.
Она смотрела на меня, а я на нее. И уже не видел в ее глазах его, только себя.
– Это мое любимое платье, – сказала она.
Без вызова или обиды. Просто свидетельствуя то, что я сейчас сделал.
– Я всё видел, – сказал я и толкнул ее на кровать.
Снял с себя одежду. Затем сдернул с нее колготки и так же легко, как платье, разорвал на ней белье.
– Нет! – сказала она. – Нет!
Но я не послушался и взял ее так жестко, что удивил сам себя.
Она дышала мне в шею, не переставая гладить. Рука сползала от груди к животу и затем возвращалась обратно.
– Можно задать тебе один вопрос?
Я кивнул. Я знал, что теперь она точно моя, и не боялся никаких вопросов.
Вообще ничего не боялся.
– Ты