в улыбке губы, он бросил взгляд на мелита. Черные глубокие глаза Эврара сверкнули из-под меховой опушки островерхой кожаной шапки.
– Да, – хрипло проговорил мелит. – Король Эд был великий правитель. Но и жесток был без меры. Даже с Теодорадой, принцессой, которая вышла за него вопреки воле Каролингов. Что уж говорить о нас, простых вавассорах[41].
Он прищурился, глядя на блестевший на ветках иней. Его конь нетерпеливо бил копытом, звеня сбруей с побрякушками амулетов.
– Однажды я со своими людьми повеселился в селении одного аббата. Все как обычно. Пили вино из его погребов, задирали подолы крестьянкам, жгли хижины крепостных… Аббатишка вроде был из никудышных, да и присягал вовсе не Эду, а Карлу. Однако жаловаться он явился к моему королю. И того словно бес обуял. Кто был ему этот длиннополый поп, а кто я? Но он принял его сторону и ударил меня кнутом при всех, как простого раба, как пахотного черного человека.
Тыльной стороной ладони он провел по щеке, на которой багровел шрам.
– У Эда был хлыст со свинцовым шариком на конце. Он распорол мне щеку до кости. Я тогда думал, что и глаза лишусь. Эд же только бросил через плечо, что впредь мне будет наука. Этого я ему не прощу и на смертном одре…
Палатин вдруг привстал на стременах, вглядываясь в заросли на противоположном склоне.
– Клянусь духами… Мессир, олень! Взгляните – олень!
Крупная светлая, почти белая, оленуха, вывалив язык и задыхаясь, одним прыжком выскочила из кустов. Замерла на миг, увидев людей, и, откинув голову, рванулась в сторону.
В тот же миг оба всадника, забыв о разговоре, яростно пришпорили коней.
Тихий лес внезапно огласился звуками появившейся из-за холма охоты. Неистово лаяли псы, лошади и всадники, тесня друг друга, с треском ломились сквозь подлесок. Ревели трубы, слышался шум трещоток, улюлюканье.
Оленуха неслась по самой береговой кромке вдоль ручья. Бока ее уже потемнели от пота, она была утомлена и явно стремилась к воде. Ренье и следовавший за ним Эврар поняли это и, срезая по склону путь, ринулись к озерцу.
Две крупные поджарые собаки уже почти настигли несчастное животное, одна из них впилась было оленухе в бедро, но та последним усилием рванулась вперед, с разбегу кинувшись в воду и увлекая за собой пса. Миг – и в осевшем столбе брызг возникли две головы. Жертва, подняв над водой влажный нос, отчаянно плыла к противоположному берегу, собака же вернулась и вылезла на берег, отряхиваясь, но тут же отскочила, уворачиваясь от копыт поднявшегося на дыбы белого жеребца, на котором восседал тучный шумливый человек в белой овчинной накидке и зубчатом венце поверх полотняного капюшона.
– Уйдет, уйдет! – визгливо вопил он. – Эй, лотарингцы, здесь глубоко? Есть брод или надо объезжать?..
Он вдруг осекся, заметив всадников на противоположном берегу.
– Ренье! – закричал он во весь голос. – Ренье, не смейте! Это мой зверь! Королевский зверь!
Герцог обратил на