более виноватой, повесили ее особым образом – голой и за ноги.
– Но ведь это же была не настоящая кража! – возмутилась Эмма. – Нет, Салическая правда франков[24] куда милосерднее.
Ролло глотнул из бурдюка и мрачно уставился на девушку.
– Милосердие – это семя, которое надлежит бросать в уже подготовленную почву. Иначе его чахлый побег будет быстро заглушен бурьяном беззакония и подлости.
Однако Эмма все не могла успокоиться, и тогда Ролло обратился к Бернарду:
– Завтра по пути в Руан мы свернем в лес Марре и покажем ей, что мои законы дают добрые всходы.
И Эмма действительно убедилась в этом, когда на другой день у развилки дорог на суку старого дуба увидела два тяжелых золотых браслета, поблескивавших на солнце среди яркой весенней зелени.
– Они висят так уже скоро год, – облокотясь о луку седла, сказал Ролло. – И никто не осмеливается снять их из опасения прослыть вором, кого рано или поздно настигнет клич «аро!».
Поистине воля и разум ее тюремщика были достойны восхищения. Тюремщика ли? Она забывала об этом. Ни с кем и никогда она не чувствовала себя столь свободной, как рядом с Ролло. Их желания во всем совпадали: когда Эмма чувствовала, что устала, Ролло приказывал сделать привал; когда ей хотелось веселиться, он предлагал устроить скачки или другие развлечения; когда она чувствовала голод или жажду – сейчас же находилось, чем утолить их. Поневоле Эмма заподозрила, что эти многочисленные совпадения объясняются тем, что Ролло пристально наблюдает за ней.
После таких поездок, длившихся иногда целую неделю, они возвращались в Руан. У конунга всякий раз накапливались дела в столице, Эмма же, как всегда, уединялась на острове в аббатстве Святого Мартина, особенно остро ощущая отсутствие Ролло. Поэтому, едва прослышав, что он готовится к новой поездке, она сама отправлялась в его дворец и, смирив гордость, заявляла, что хотела бы отправиться с ним. За показной дерзостью Эммы скрывался страх, что конунг откажет ей, но, если ему и приходилось иногда делать это, он всегда добавлял:
– В следующий раз я обязательно возьму тебя.
Эмма верила, потому что Ролло никогда не лгал. И она ждала его возвращения с таким нетерпением, что даже Атли замечал:
– Похоже, что ты и шагу ступить не можешь без Ролло.
Эмма отмалчивалась. Она была не слепа и видела, что Атли не нравятся ее отлучки. И если он до сих пор ни словом не обмолвился об этом, то только потому, что полностью доверял Ролло.
Но была еще Снэфрид. И, как поведала Эмме Сезинанда, та пару раз заезжала в аббатство и справлялась о том, куда уехал ее муж с рыжей невестой Атли.
– И мне не понравился ее взгляд, – заметила жена Бернарда. – Будь поосторожней, Эмма. Ведь о Снэфрид поговаривают, что она ведьма.
Но Эмма только смеялась. Ей было хорошо, оттого что Ролло предпочитал ее общество компании своей загадочно-прекрасной жены.
Однажды, набравшись смелости, Эмма спросила у Ролло:
– Почему