трава, вишневые деревья – “средняя” Америка такая, какой она должна была быть». Но было одно вишневое дерево во дворе Линчей в Спокане, из которого «сочилась смола, то черная, то желтая, и по этой вязкой смоле по всему дереву ползали миллионы красных муравьев. Так что, понимаете, есть этот волшебный мир, а как глянешь поближе, все в красных муравьях». В другом месте он пересказывает этот детский опыт в явно кинематографических терминах: «Я видел жизнь в одном идеальном кадре крупного плана: например, когда слюна перемешана с кровью, или в общих планах мирной обстановки».
Первый фильм на своей памяти Линч посмотрел с родителями в кинотеатре на открытом воздухе для автомобилистов: это была картина «Дождись, когда солнце взойдет, Нелли» 1952 года – снятая Генри Кингом[13] в формате «Техниколор» ода добропорядочному миру маленького городка. Один кадр из этого фильма, как Линч не раз говорил, произвел на него неизгладимое впечатление: пуговица, застрявшая в горле у девушки; возможно, именно этот образ стоит за пищеварительной травмой в «Шестерых тошнит» и за удушающими судорогами, которые настигают девушку главного героя и ее маму в «Голове-ластике». В Бойсе Линчи жили на улице, на которой находился кинотеатр «Виста» (Джеффри в «Синем бархате» находит ухо в поле «там, за Вистой»), где он смотрел страшилки о монстрах и подростковые романтические фильмы Делмера Дэйвса.
Семейный быт Линчей был нормальнее некуда: Дональд и Санни были религиозными пресвитерианцами, не пили и не курили, а Дэвид, если забыть об эпизоде с бомбой, был популярным парнем, который без труда приноравливался к постоянным переездам семьи. Но, во многом подобно Джеффри из «Синего бархата», Линч понимал, а может, надеялся, что жизнь не исчерпывается его опытом образцового американского существования. «Я еще ребенком это знал, но не мог найти доказательств, – говорит он своему собеседнику в книге “Интервью: Беседы с Крисом Родли”. – Я просто это чувствовал. Есть благость в голубых небесах и в цветах, но и другая сила – дикая боль и разложение – тоже сопровождает все». Другому интервьюеру он говорил, что «видел только улыбки», но называл их «странными улыбками», «улыбками из мира, каким он мог бы или должен быть». Он вспоминает, что хотел тогда, чтобы его родители, которые никогда не ругались, хоть раз затеяли ссору.
Воспоминания Линча о детстве – всегда выдержанные в гиперреализме пленки «Кодахром», как в прологе «Синего бархата», внешне идеальные, но с затаенной тревогой – приводят на ум слова из «Шоссе в никуда». «Мне нравится помнить события по-своему, – говорит герой Билла Пуллмана, объясняя, почему ненавидит камеры-регистраторы, – так, как я их запомнил. Не обязательно так, как оно было на самом деле». Когда в 1980-е годы Линчу по телевизору попался тот фильм Генри Кинга, он переключил канал, чтобы не найти в нем ненароком чего-нибудь, что противоречило бы его воспоминаниям.
Не будучи ни спортсменом, ни ботаном, подростком Дэвид плавал, играл в