говорю! Снимаю!
Александр Васильевич услышал несколько щелчков, выскочивших подобно автоматной очереди. Все произошло настолько мгновенно, что Гавриленко, поначалу разочарованный появлением незнакомца, а затем заинтригованный тем, что вдруг стал объектом фотосъемки, какое-то время решал, как поступить в подобной ситуации, что сказать.
– Спасибо! – не дожидаясь реакции рыбака на свои действия, громко произнес Винни-Пух и опустил фотоаппарат, повисший у него на груди.
Он по-прежнему продолжал улыбаться, приплясывая и все больше вытаптывая в снегу своими, такими же объемистыми, как и куртка, коричневыми сапогами круг возле себя. Прижав локтем правой руки серые вязаные перчатки, парень усердно дышал на замерзшие пальцы. Его лицо выражало абсолютное спокойствие, глаза – простодушие, улыбка – непосредственность. Во всем виде Винни-Пуха совершенно не ощущалось хоть немножко, хоть капельки, хоть чуточку неловкости, волнения, смятения перед Гавриленко за вторжение в его внутренний мир, в его личное пространство, вины, в конце концов, за самовольно произведенную фотосъемку.
– Простите, – наконец поборол оцепенение Александр Васильевич, – а Вы, собственно, зачем снимаете?
– Для истории, конечно, – тут же, ни секунды не задумавшись и еще задорнее засмеявшись, ответил парень.
– Да… Да, но я, допустим, против, – не поддержав жизнерадостности и задора фотографа, скорее, предположил, чем возмутился совершенно выбитый из колеи нахальством Винни-Пуха рыболов. – Вы же, наверно, хотели бы услышать мое мнение на этот счет?
Фотограф только развел руками. Наверно, в этот момент он усердно решал сложнейшую задачу, как бы это поизящнее ответить на сдержанный выпад рыболова, но, видимо, особо не преуспел в поиске достойного ответа и остановился на очень короткой, но, по его мнению, достаточно емкой и все объясняющей фразе:
– Ничего не поделаешь: снято.
Слово «снято» как-то просто, но вместе с тем очень легко и уверенно сорвалось с его языка. Казалось, прозвучи сейчас вдобавок к сказанному «Всем спасибо! Все свободны!», и ситуация напомнила бы ту, когда что-то торжественно подобное вырывается из уст режиссера, означая конец съемки какого-нибудь эпизода, после чего все ее участники, по идее, должны облегченно вздохнуть и расслабиться.
Винни-Пух, по-видимому, решил ретироваться. Он развернулся на месте, неуклюже отшвырнул подвернувшийся под ногу кусочек льда и, приложив руку ко лбу, чтобы укрыться от слепящего февральского солнца, посмотрел в направлении середины реки, где виднелось множество силуэтов склонившихся над лунками рыбаков. Его спокойствие, уверенность, даже необъяснимая веселость странным образом подействовали на Гавриленко: возникшее было раздражение и недоумение почему-то мгновенно сменилось обыкновенным любопытством.
– А Вы, простите, кто? – уже глядя в спину намеревавшемуся уходить Винни-Пуху, поинтересовался рыболов.
Тот обернулся, сделал удивленное лицо