тому явно потом влетит.
– Она… – Под взглядом деда Томас колеблется, но на сей раз я побеждаю. – Это вудуистка с Ямайки. Морвран разговаривал с ней о… о твоей ситуации.
– О чем именно?
– В основном об обеате. О том, что он был пожирателем плоти, что мог поглощать силу и сущность даже после смерти. В смысле поедание плоти само по себе редкость. То, чем стал мертвый обеат, сожрав твоего отца, привязав себя к атаму, кормясь с его помощью – это делает его уникальным, вроде чертова единорога.
– Томас, – рявкает Морвран, – закрой варежку! – Мотает головой и бормочет: «Нашел единорога!» – Этот призрак просто взял древнее искусство и вывернул его, превратив в нечто противоестественное.
– Я не собирался… – начинает Томас, но я перебиваю его.
– Что сказала ваша приятельница? – спрашиваю я. – Мари Лапонте? Вы спрашивали ее об Анне?
– Нет, – говорит он. – Я спрашивал ее про обеата. Меня интересовало, разорвалась ли связь между обеатом и ножом и можно ли ее разорвать.
Мы это уже обсуждали, но все равно волосы у меня на загривке встают дыбом.
– Что она сказала?
– Сказала, что можно. Что связь разорвана. Будет разорвана.
– Будет? – громко переспрашивает Кармель, ее вилка со звоном задевает тарелку. – Какого черта это значит?
Морвран пожимает плечами и скармливает Стелле кусочек колбасы со своей вилки, когда собака трогает его лапой за колено.
– А еще что-нибудь она сказала? – спрашиваю я.
– Ну да, – отзывается он. – Сказала то, что я пытаюсь донести до тебя уже несколько месяцев. Перестань совать нос куда не следует. Пока не обзавелся врагом, который тебе этот нос отрежет.
– Она угрожала мне?
– Это была не угроза. Это был совет. В мире есть такие тайны, парень, за сохранение которых люди готовы убивать.
– Какие люди?
Он отворачивается, ополаскивает пустую тарелку в раковине и сует ее в посудомойку.
– Неверный вопрос. Тебе следовало спросить, какие тайны. Какая сила.
Мы за столом делаем измученные лица, а Томас изображает вопль и движение, символизирующее, как мне кажется, вытрясание души из Морврана. Вечно его дед со своей загадочностью. Вечно у него ребусы. Нас это бесит.
– С атамом что-то творится, – говорю я в на дежде, что от частого повторения простых вещей ситуация начнет проясняться. – Я не знаю что именно. Я вижу Анну и слышу ее. Может, атам потому ее и выискивает, что я ее ищу. Или потому, что она ищет меня. Может, дело в нас обоих.
– А может, и больше того, – говорит Морвран, поворачиваясь обратно.
Он вытирает руки посудным полотенцем и таращится на меня так, что я чувствую себя всего лишь скелетом и клинком.
– Эта штука у тебя в кармане больше не отвечает на приказы обеата. Но на чьи она отвечает?
– На мои, – говорю. – Она была сделана, чтобы отвечать мне. Моему роду.
– Возможно, – говорит он. – Или твой род был создан, чтобы отвечать ей? Чем дольше я с тобой разговариваю, тем больше моя голова наполняется ветром.