горящего человека и поворачиваюсь обратно.
Анна стоит перед домной, ее пальцы легко скользят по грубому черному металлу. Я снова произношу ее имя, но она не оборачивается. Вместо этого она берется за ручку и открывает широкую дверь.
В воздухе происходит некое смещение. Течение, рябь, измерения плывут у меня перед глазами. Отверстие в домне распахивается шире, и Анна заползает туда. Сажа пятнает ее белое платье, оставляя на ткани и на бледной коже следы, напоминающие синяки. И что-то с ней не так, как-то странно она двигается – словно марионетка. Когда она протискивается через отверстие, рука и нога у нее сгибаются под неестественным узлом, словно у засасываемого в соломинку паука.
Во рту у меня пересохло. За моей спиной горящий человек снова воздевает себя на ноги. Жжение в плечах заставляет меня отодвинуться; я едва замечаю хромоту, вызванную ожогами на щиколотках. «Анна, вылезай оттуда. Посмотри на меня!»
Как будто я вижу сон, некий кошмар, где ты бессилен что-либо сделать, где ноги налиты свинцом, а гортань не может издать ни звука, как ни старайся. Когда умершая десятки лет назад печь вспыхивает, заливая пламенем свое нутро, я кричу, громко, но без слов. Но это ничего не меняет. За железной дверью горит Анна. Одна ее бледная рука, покрываясь пузырями и чернея, прижимается к прутьям, словно Анна передумала слишком поздно.
Жар и дым поднимаются от моего плеча, когда горящий человек вцепляется мне в рубашку и разворачивает лицом к себе. Он пучит глаза на превратившемся в темное месиво лице и щелкает зубами. Мельком оглядываюсь на печь. Руки и ноги ничего не чувствуют. Несмотря на ожоги, должно быть, образующиеся в этот миг у меня на плечах, я застываю на месте.
– Прикончи меня, – шипит горящий человек.
Я не думаю. Я просто втыкаю атам ему в брюхо, отпуская его сразу же, но все же обжигая ладонь. Отступаю на шаг, когда он, дергаясь, падает на пол, натыкаюсь на старый конвейер и повисаю на нем, чтобы не упасть на колени. Долгое мгновение помещение полнится сливающимися воплями – Анна горит, а призрак корчится у моих ног. Он сворачивается сам в себя, пока не остается лишь отдаленно напоминающий человеческое тело комок, обугленный и перекрученный.
Когда он наконец замирает окончательно, воздух мгновенно леденеет. Я делаю глубокий вдох и открываю глаза. Не помню, чтобы я их закрывал. В цехе тишина. Гляжу на печь – она черна и пуста, а когда прикасаюсь к ней, холодна, как будто Анны здесь никогда и не было.
Глава 6
Мне сделали какое-то обезболивание. Укололи чем-то и дали таблеток на потом, чтобы принимать дома. Вот бы славно было, если б они меня свалили на месте, если б я от них проспал всю следующую неделю. Но, кажется, их хватит, только чтобы приглушить боль.
Мама разговаривает с врачом, а медсестра тем временем заканчивает накладывать мазь на мои только что безжалостно очищенные ожоги. Я-то в больницу ехать не хотел. Я пытался убедить маму, что немного календулы и лавандовой настойки вполне достаточно, но она настояла. А теперь, по правде говоря, я очень