сменить работу, или обходиться без мужа, или купить в прихожую коврик, мать всегда говорила, что она молодец и что отныне – с новым ковриком, на следующей работе или без мужа – у нее все наконец-то пойдет просто отлично.
Маша Вепренцева обожала свою мать, и ей даже представить себе было страшно, что будет, если та узнает, что какой-то сумасшедший угрожал ее внукам!..
– Маш, я готов. Где мой портфель?
Аркадий Воздвиженский был крайне неорганизованным человеком. Он объявил об этом Маше, как только та появилась в его жизни, очевидно, желая с ходу запугать ее как следует, но Маша пугаться не стала и очень ловко взяла всю организацию его жизни на себя.
Впрочем, она подозревала, что он отчасти играет в неорганизованность, как хороший артист в собственную гениальную простоту или что-то в этом роде. Полжизни нынешний знаменитый детективщк занимался бизнесом, в котором трудно и невозможно быть неорганизованным – по миру пойдешь от неорганизованности-то! Но если ему нравится, Маша согласна, пусть он будет «неорганизованный», она вполне с этим справится!..
– Где портфель, Маша?
Портфель оказался в холле, на том самом месте, куда Маша ставила его каждый день, и в нем все тоже оказалось на месте – ручки, папки, записная книжка.
При виде портфеля настроение у Родионова испортилось окончательно.
Рукописи-то нет. Портфель есть, а рукописи в нем нет! Марков сейчас первым делом о ней спросит, и Родионову придется оправдываться, как школьнику, который позабыл дневник наблюдений по природоведению и теперь гундосит, что дневник он вел, вел… но забыл… но он же вел, правда, вел…
А директор ни одному слову не верит и требует показать записи!..
Секретарша ухудшения его настроения не заметила, она думала только о том, что им непременно надо успеть к концу занятий в школу, чтобы неизвестный враг не подобрался раньше их, хотя разум остужал эмоции – и вправду, мало ли сумасшедших, и вообще речь шла о Киеве, а вовсе не о Москве!
Они вышли на улицу, в асфальтовое марево майского московского полудня, в запах шашлыка от уличной кафешки на бульваре, во всегдашний автомобильный рокот близкой Маросейки.
Ах, как Родионов любил Москву, хотя никому и никогда в этом не признавался! Ругать столицу в последнее десятилетие считалось хорошим тоном, и Дмитрий Андреевич ее снисходительно поругивал, мэра подозревал во всех смертных грехах и даже, было дело, поставил свою подпись под петицией, призывавшей убрать с излучины Москвы-реки некое бронзовое страшилище, по ошибке принятое властями за памятник Петру Первому. Петиция ничего не изменила, власти по-прежнему настаивали на том, что страшилище – памятник и император, а Дмитрий Андреевич получил полное моральное право утверждать, что Москва нынче стала «не та».
Не та, не та!..
Но как он любил этот город – со всей его толчеей и бестолковостью, «пробками», неработающими светофорами, чахлыми липами, кое-где еще сохранившимися с тех пор, как Москва была «порт пяти морей и самый зеленый город в мире». Ни морей, ни зелени в ней