тот самый молчаливый диакон, который отправился за Киприаном в изгнание. Рядом спешивались двое. То ли облачение на них было роскошнее, то ли лицо смуглее, то ли борода кучерявее, но они ещё не раскрыли рта, а было ясно – греки. Один из них, сверкнув белыми зубами, сказал что-то весёлое. Всадник – единственный, кто был без клобука – ответил. Греки рассмеялись. Улыбнулся и митрополит.
Не знаю, почему, но я не мог оторвать взгляда от всадника, отечество которого затруднился бы определить: он не казался мне ни русичем, ни греком; волосы, напоминавшие спелую рожь, были густо подернуты сединой; иней лежал и не таял на бровях, сошедшихся на переносице, на длинных усах, переходящих в белую бороду.. Из созерцательного забытья меня вывел голос митрополита: «Завтра собор в Твери, вот я и решил воспользоваться оказией, приехав накануне. Как, Антоний, моя келья ещё не занята?» Я мечтал только об одном – онеметь. «Свободна она, владыко!» Позади меня стоял Евфимий. «Ну вот, теперь уж точно все в сборе, – не растерялся митрополит. – Можно собор проводить». Я никогда по-настоящему не понимал отшельника Окула, но сейчас жаждал оказаться на его месте, причём немедленно.
Между тем и трапеза, и баня уже поспели. Я с облегчением известил всех пастырей и архипастырей о том, что после дороги им есть где и пыль смыть, и голод утолить. Афанасий, видно, ещё не забыл нашу «монастырскую курицу». Пока другие в очередь выстроились у парилки, он принёс в трапезную подорожники: трудоноши, листни, рыбники. Всё это наш повар благодарно принял, а вот от кваса наотрез отказался.
«Нет уж, вы нашего, оршинского, отведайте, – и поставил на стол запотевшие жбаны, полные житнего, медвяного, яблочного и яишного кваску, – а вот эти два прошу заметить особо, они с изюмом и мятой». Гости, обновленные после бани, не заставляя себя уговаривать, расселись в трапезной. «Ну что, хлебосольный хозяин, – обратился митрополит ко мне, – читай молитву». – «Позволь, владыко, – Евфимий махнул мне рукой, повелевая мне молчать. – Я на соборе решил не говорить ни слова, так что всё, о чем я передумал за эти два года, когда был вынужден удалиться в затвор, скажу сейчас…» – «Вот и потрапезничали», – Киприан, пытаясь скрыть раздражение, отодвинул от себя миску. Евфимий еле заметно усмехнулся и повернулся к образам. «Отче наш, Иже еси на Небесех!.. – Владыка произнес молитву на одном дыхании. – Аминь. Господи, помилуй. Господи, благослови». Евфимий поклонился иконам, выразительно посмотрел на митрополита и взялся за ложку.
«Обиделся, Евфимий? – митрополит положил подбородок на большие пальцы сложенных будто для молитвы рук. – На меня, который тебя судить приехал? На князя, с которым ты в многолетней ссоре? На паству, которую ты на три года без окормления бросил?» Евфимий устало потёр руками лоб: «Прости, владыко, я действительно не чаял тебя здесь встретить. Перед завтрашним днём с силами собраться заехал, устал с дороги. Я ведь