и вымыслом и оказался среди пейзажей, лучше которых нет на всей земле, в той жизни, о которой можно лишь мечтать, в окружении медовых трав, цветочных ароматов, птичьих трелей. Эта пасторальная идиллия была так далека от городов, что люди, живущие здесь, по праву считались чистыми и благородными.
Нигде больше в Греции я не видел столь сочной зелени и густой листвы, таких пышно цветущих деревьев. Красоту пейзажа подчеркивал солнечный, ну просто идеальный день. Время от времени вдали мелькали шиферные крыши коттеджей, прилепившихся к склону холма.
На картине Пуссена в Лувре (мы могли бы когда-нибудь пойти туда вместе) изображены аркадские пастухи, собравшиеся вокруг надгробия. Их вдруг осенила истина: смерть неизбежна, даже если ты живешь в раю. Может быть, я думал о том же, проезжая по этой благодатной земле. Мои глаза наслаждались ее красотой, но в то же время я испытывал некоторое беспокойство. Теперь-то мне известно, что рая на земле быть не может, но когда я пишу эти слова, вспоминаю, насколько был благодушен, представляя себе наше будущее, насколько иллюзорным было мое счастье.
Я проехал несколько деревень, застроенных каменными домами, и притормозил в одной из них. Это был Космас. При виде широкой безжизненной площади мурашки побежали у меня по коже, и я решил ехать дальше. Час или около того спустя я оказался в Триполи. Все еще немного опьяненный красотой Аркадии, я с облегчением обнаружил себя в приятном, правда более приземленном местечке. Я заметил бар на боковой улочке между двумя заброшенными промышленными зданиями. Все стены поблизости были испещрены граффити: жирными линиями, мастерски выполненными, иногда карикатурными рисунками, лозунгами и фразами. Это место подходило моему сердитому беспокойному настроению.
Время приближалось к шести, и девица в баре угрюмо протирала столики. Когда я вошел, она даже не потрудилась взглянуть на меня. Возможно, она не заметила моего прихода, поскольку внутри громко играла музыка. Футболка с коротким рукавом не могла скрыть татуировок на плечах и предплечьях официантки. Красотка еще та: в ноздре колечко, на каждом ухе по десятку пирсингов, голова наполовину обрита. Оставшиеся волосы имели фиолетовый оттенок свежего синяка, а на ее руках были наколоты перекрещивающиеся шрамы.
Спустя некоторое время она все-таки подошла и приняла у меня заказ на пиво. Я был ее единственным клиентом, и потому у нас завязался разговор. Лицо у нее было прелестным, но казалось рассерженным – Ева сердилась и на саму жизнь, и на ту землю, по которой она ходит. Но больше всего она злилась на свою страну – на Грецию. Как и миллионы молодых людей, Ева считала, что ее кинули.
Два года назад она бросила университет. «Какой смысл? – сказала Ева. – Большинство ребят моего поколения болтаются без работы, так какой прок от образования? Отправиться в мир со знаниями, которые никому не нужны? Бесполезно все это».
Я чувствовал, что Ева глубоко разочарована. Судя по манере разговора, она была большой умницей, страстной натурой. И к тому же талантливой: