диалекте, она, обращаясь в сторону, как бы к воображаемым свидетелям, бормотала: «Что он говорит? Я не понимаю. Ничего не понимаю».
Так как прожила она в нашей квартире всё время моего детства, то, конечно, успела вкусить все прелести соседства с деятельным не в меру сорванцом. Я несколько раз, – нечаянно, конечно, – покушался на её драгоценную жизнь. Всего и не упомнишь. Вот, например, однажды пинком открыл дверь туалета, так как увидел, что дверь не закрыта на защёлку изнутри. И дверь просвистела в миллиметрах от одуванчиковой головы старушки, поднимающейся с унитаза. Просто забыла закрыться. Или однажды, – так уж вышло, – хорошенько взъёмом ступни приложился футбольным мячом в тот момент, когда Аннушка внезапно распахнула дверь подъезда с намерением выйти во двор. Мяч смачно саданул по косяку рядом с её головой. А мячи тогда были у нас настоящие, из свиной кожи с тканевой подкладкой, с выпирающим соском камеры, уложенным под толстой кожаной шнуровкой. Этот мяч, недавно подаренный мне на день рождения родителями, весил с полкило. Если б я ударил поточнее… Или ещё такой случай. Родственник моего друга Женьки заведовал где-то спортинвентарём и однажды подарил нам по настоящей четырёхгранной спортивной рапире. Моя до сих пор у меня хранится, только войлочную прокладку под защитной алюминиевой чашкой побила моль. Мы тогда фанатели по «Трём мушкетёрам». Надо ли говорить, что шишечки наконечников мы сразу же обломали и заточили кончики рапир? Оружие из спортивного превратилось в боевое. И вот как-то прекрасным воскресным зимним морозным солнечным днём я сражался со специально сооружённым для этих целей снеговиком прямо напротив окон Аннушки. Старушка, ничего не предчувствуя, беззвучно шевеля губами в такт ритмично впитываемому советскому помпезному вранью передовицы, в очках у окна читала прессу. Варежки мои к тому времени уже изрядно заледенели. И во время отмашки, после нанесённого снеговику смертельного укола (снеговик был Рошфором, я – Д'Артаньяном), ручка клинка, имевшая пластиковое покрытие, выскользнула из моей руки, и рапира, описав красивую правильную дугу, вонзилась в стекло наружной рамы окна. Стекло получило удивительно аккуратное отверстие, внутренняя рама не пострадала. Рапира торчала и мерно покачивалась прямо напротив лица старушки. Аннушка медленно перевела взгляд с газеты на окно, очки блеснули мне в глаза нехорошим светом. Весь ужас происшествия я испытал уже во время полёта клинка, за которым, затаив дыхание, я наблюдал как в замедленной съёмке. Аннушка проворно поднялась и направилась к моему отцу на кухню с докладом. Отец нехотя оторвался от сигареты и книги военных мемуаров. Дальше всё было по обычному, безопасному для меня, сценарию. Батя, видимо, помнил хорошо в том числе и своё детство, поэтому никогда долго нравоучениями меня не мучил. Вставил новое стекло, как когда-то в детском саду, как впоследствии и в школе.
Крепкая была бывшая барыня. Не смогла с ней справиться революционная