грузовик, который назывался «полуторкой», курила, не признавала ничью критику и плевать хотела на общественное мнение. Какими-то мистическими путями она оказалась на каком-то съезде каких-то писателей и много раз с гордостью показывала мне, уже школьнице, старую потёртую фотографию, на которой она была запечатлена вместе с Николаем Островским, написавшим знаменитый роман «Как закалялась сталь», и которую она бережно хранила в сундуке.
У бабушки был незаконнорождённый сын, мой дядя Семён, мамин сводный брат. Кто являлся его отцом – об этом никому не было известно. Бабушка уехала на какие-то очередные «заготовки» и вернулась беременной. Судя по всему, она очень любила его отца, если решилась родить одна, будучи не замужем, и к тому же в селе, где царили предрассудки. В Семёне она души не чаяла, хотя он достался ей очень тяжело, так как был очень слаб здоровьем и страдал многочисленными недугами. Моей маме было уже четырнадцать лет, когда он родился, и, как она говорила, она очень страдала от «позора», которому подвергла её моя бабушка, и от непосильной функции домашней няньки, которую взвалили на неё.
Итак, моя бабушка стояла на горе́ в ожидании. Она была хрупка и тонка, с сильными и натруженными руками. На голове характерный цветастый платок, под которым собранная в пучок длиннющая седая коса толщиною с кулак, которую она расчёсывала раз в неделю, обильно поливая волосы керосином, иначе она с ними не справлялась. У неё было худое, узкое лицо с тонким-тонким прямым носом, как на иконе, и лучезарные голубые глаза, нет, даже не глаза, а очи. Как говаривала она, в молодости стоило ей только взглянуть, как загипнотизированный её взглядом объект тут же послушно подходил к ней. Верю, охотно верю.
Мы спускались в дом, где нас ожидал неземной вкусноты обед: разумеется, борщ с молодой фасолью и домашней сметаной, куриная лапша ручного изготовления с какой-то фантастической душистой шоколадного цвета подливой, по сравнению с которой меркнут даже ароматы трюфелей, и, конечно, гора пирогов: с молодым протёртым горошком и чесночком, с вишней, с вареньем и так далее и тому подобное…
И начинались весёлые и вкусные каникулы. Вечером тазик огурцов и помидоров размером с небольшую дыньку, утром парное молоко с пенкой, которой меня бабушка заставляла умывать лицо, разбудив для этого специально в пять утра, после первой дойки. «Для красоты, для красоты лица», – любила повторять она.
Мы с братцем сиживали на вишне, болтая ногами, поедали её ягоды в немыслимых количествах и пулялись косточками друг в друга.
По распространённой в деревне привычке бабушка топила котят, которые по весне приносила её кошка, но к нашему приезду всегда оставляла одного или двух, чтобы мы могли наиграться с ними вдоволь.
Она держала много кур, и, когда вылуплялись цыплятки, их приносили в дом и оставляли на несколько дней, чтобы отогреть в специально отведенном месте возле печи. Они были жёлтые-жёлтые, как