– как следует? – мрачно отозвался капитан. – К ним так просто не подступишься. Это – главные люди. С ними нужно особый пиетет соблюдать… А то потом хлопот не оберёшься…
– Да какой пиетет? – вскинул голову Игорь. – Спрашиваю я одного из этих аксакалов хреновых: знал ты про этот цех? Нет! Не знал! Ни сном не духом! А глаза – лживые-лживые. Смотрит и ведь издевается, смеётся над нами! Сволочь старая… У самого, небось, сыновья по горам бегают! И снайпера, наверняка, эта гнида знает!
– Знает, – кивнул Шавлак. – Только не скажет ничего. Хоть ты его по кускам режь. Это тебе, старлей, не шантрапа какая-нибудь. На испуг не возьмёшь.
– Тогда стрелять надо! По законам военного времени! За укрывательство!
– А у нас нет войны. У нас – контртеррористическая операция, наведение конституционного порядка в одном из субъектов федерации. И никаких военных законов здесь нет.
– И никаких других тоже! Один закон: им в нас можно стрелять, а нам – только с разрешения высшей инстанции, которого пока дождёшься, аккурат самих всех и положат.
– Именно, – вздохнул капитан. – Поэтому никаких резких движений. Главное, спиной к ним не поворачивайся… И помни: наше дело – выполнять приказы. А инициатива, сам знаешь, наказуема.
Стрешнев пожал плечами. Не нравилась ему эта бесхребетная логика капитана. Для чего тогда оружие дано? Для чего тогда, вообще, вся эта кампания? Приказы выполнять! Инициатива наказуема! Не лезь! А что – прикажете спокойно смотреть, как очередного бойца снайпер срежет? Не терпел Игорь нерешительности, не терпел готовности принимать всё, как есть. Смирение – штука хорошая, но не для военного человека! Для него оно пагубно! А Шавлак как раз смиренен был. Иногда лишь бывали у него вспышки гнева (как только что), но они проходили быстро и сменялись какой-то апатией, хандрой, безразличием…
Несколько месяцев служил Игорь с капитаном Шавлаком и никак не мог понять его. Странен был Леонид Иванович, и в душу свою никого не пускал. Известно о нём было лишь, что семьи у него нет, что служебных проступков за ним не числится. Да и всё. Стрешнев загадок и недомолвок не любил, как не любил и людей, скрытных, про себя что-то таящих. Но Шавлак Игорю почему-то нравился… Был капитан умён, образован, честен, редко повышал голос, редко бранился, не злоупотреблял спиртным… Никто не мог упрекнуть Шавлака в личной непорядочности, двурушничестве, подлости. Даже честолюбием не отличался этот странный капитан. Иначе бы давно уже был майором. А всё-таки что-то скрывал он внутри, что-то точило его… В бою Леонид Иванович отличался большой отвагой. Никогда не прятался он за чужими спинами, а заботился в первую очередь о подчинённых, а потом лишь о себе. Но в присутствии начальства исчезала вдруг отвага капитана. Начальству перечить не смел он. Слово начальства – закон неопровержимый. В бою мог Шавлак своего бойца собой закрыть, но защитить его от гнева начальства не смел. Будто бы два человека уживалось в капитане. Было у Леонида Ивановича ещё одно скверное для военного человека качество: склонность к перепаду настроения. Внешне сдержанный, он чувств