Союзом, а какими-то древними царями, греками и скифами. Керкентида! Царь Митридат Евпатор Четвертый! Екатерина Вторая! Золотарёвы Татьяна Николаевна и Александр Викторович!
Жили мы в двухэтажных корпусах, в комнатах по десять кроватей в каждой. Кровати стояли в два ряда, деревянные. Море было далековато от корпуса. Но я, после отбоя, лёжа – вторая от двери в левом ряду, – часто придумывала, как будто ночью, тихо, когда все спят, море вспенивается и заполняет берег, парк и дорожки, да и сами корпуса, и вот наши кровати – не кровати уже, а лодки, качаются на приколе, стукаются бортами друг о друга, опускаешь руку – а пола-то нет, там холодная водичка, водоросли и скользкие рыбки, рапаны и мягкие, словно вспухшие от воды деревянные щепки – может, даже остатки древних кораблей. А в вожатской комнате, за стенкой, раскачивается кровать-лодка наших воспитателей, и они лежат на её дне, обнявшись.
Утром по расписанию у нас были лечебные процедуры и купание. Днём, после сончаса – три-четыре урока, основные по школьной программе. Потом нас вели на ужин. Были и мероприятия – смотр военной песни, например. Или поездки в колхозы на сбор урожая. Все эти развлечения устраивали нам воспитатели.
Золотарёвых мы называли «по-местному», по-гречески: Золотариды. Если бы греки не проиграли войну скифам, а те османам, а те – русским, то Татьяна Николаевна и Александр Викторович, наверно, так бы и звались: Золотариды. Они были – наши боги, а может, титаны или цари, они сопровождали нас всюду и пытались влезть во все наши дела, а мы прятались, носили в головах, а иногда – подмышками, свои тайны размером с печенье или с кусочек хлеба. Тайны прятались под матрац или в наволочку, но боги были вездесущи и всегда точно знали, в какой лодке-кровати схоронена заначка.
Ещё я помню поездку на бахчу. На огромных полях, в траве и росе, под солнцем, лежали, благоухая, опрокинутые лицом к солнцу дыни и арбузы с гулким звоном внутри. Каждый арбуз – тёплый, как будто живой – такой круглый толстый неподвижный зверь, живущий в листьях, лежащий, прижавшись к земле бледной плоской щекой. Он дышит в траву и молча о чём-то думает внутри своей гладкой головы. Пуповина, которой он привязан к корню – иногда зелёная, а иногда уже совсем сухая, коричневая. Он отпочковался от стебля и хочет свободы. Ты срываешь его и несёшь в большую кучу на краю поля. Оттуда его когда-нибудь заберёт глухо урчащий грузовик, а сейчас круглые плоды лежат, как пирамида, под солнцем – небольшая, но почти египетская пирамида, а мы – рабы в набедренных повязках, сделанных из сброшенных с плеч курток, бегаем по полю в одних футболках – почти октябрь, но жарко, жарко! – и таскаем к этой зыбкой конструкции большие тёплые головы, сорванные с земли. Одно строение, выросшее над полем – зелёного цвета, другое – жёлтого. Дыни и арбузы.
Ни у кого не оказалось ножиков – Золотариды отобрали у нас все острые предметы ещё в начале сезона – а так хотелось попробовать на вкус все эти ягоды-фрукты. Татьяна Николаевна подошла к галдящей группе девчонок и, улыбаясь, со знанием дела, кулаком с размаху расколола маленькую жёлтую дыньку. В этом