будет. И общее возрождение. А то подумать – Сократ да Декарт об том мыслили, да и Герцена с Добролюбовым вспомнить? Глыбы, умы! Чернышевский – колокол… Мало ли можно перечислять великих, идеей сей озаботившихся, но страшно далеки были они от народа. И, дабы не повторить их ошибок, отправился Белый Крыс в темноту подполий. Босым, как Лев Николаич, да по земле-матушке – прямым ходом в народ. Школы для детей крысянских открывать, грамоту им, неразумным, растолковывать. Учить. Дабы могли зло от добра отличать, а зёрна – от плевел…
– А там, глядишь, и на простолюдинке оженюсь, сам детишек заведу, – мечтал Белый. – Припаду к истокам! Воссоединюсь с корнями! Не пропадёт мой скорбный труд…
Прекраснодушен да возвышен, умствований высоких полон, смело пошёл в неизвестность, словно Данко, сердцем горящим мглу озаряя. А верно верно рассказывали, что темно и душно в сих скорбных обителях, и как только живут? Не живут, а выживают. Пыль да грязь, да бескультурье страшное. Каждый сам по себе и сам за себя, а кому другому – так и глотку готов перегрызть за малую малость. Случается, Крысюки Крысят походя давят. Крысихи – так те разве что не в общем пользовании, разврат и ужас кромешный. Бандит на бандите и бандитом погоняет.
Тяжела жизнь в подполье. Но и собратьев заблудших жалко.
Обидно Белому, что народ Крысиный «люмпеном» обзывают. Но ведь каждый, каждый из них рожден маленьким розовым Крысенком. Чистым и невинным. И всякий сущий – неповторим, уникален. Любой из них – мир огромный, Вселенная целая. В душе своей бел и пушист, а что становятся злы да серы, так то – не они виноваты. Нельзя жить в обществе и быть свободным от его законов. Значит, менять эти законы надо, да новые отношения меж свободными личностями выстраивать. То-то и будет «благорастворение в воздусях» и «благоволение в человецах».
Проповедовал Белый мораль всетерпения и смирения. По самым закоулкам подвальным не гнушался влачиться, в любую щель заглянуть долгом своим считая.
Народ же почему-то его не принял. И речей его пламенных о добре и справедливости слушать не стал. Косятся, шипят сквозь зубы обиды всякие, пальцем у виска крутят. Белой вороной называют, гонят от крошек хлебных взашей. Намедни чуть хвост не отгрызли. Крысихи – те прямо так «придурком» и нарекли, Крысятам в назидание. И те, на что уж малы, шарахаются от Белого, словно от чумного.
Голод, холод, поругание… Чем жив – непонятно. Отощал, яко узник какой, еле ноги таскает. Все реже о добре да справедливости думается, а о Декартах с Добролюбовыми и вспоминать забыл. Не до жиру, быть бы живым. Подался восвояси, к Катьке и колбасным обрезкам Хозяйским.
Отмывшись да отъевшись, стал к «серому быдлу» зол и нетерпим. Что с серости возьмешь? Им не речи о добре и справедливости нужны, а кнут хороший, да рукавицы ежовые. Только железной рукой, безжалостно карая отступников, можно построить новый мир. Вот он – верный путь в светлое будущее!..
А серые же после ухода его судачили:
– К нам пришёл, а как все быть – не захотел…
– Жизни