этажа. Охранитель мира сидел под каскадом остроконечных листьев, длинных, как боевые клинки. Он встретил Ингмара настороженным взглядом седых глаз; казалось, ему холодно и одиноко.
Северянин уселся рядом и вытащил из-за пазухи кусок пирога с рыбой, обернутый полотняной салфеткой.
– Угощайся; Эстелла прислала. Им с Лусией совестно, что сгоряча на тебя набросились.
Лоцман кивнул, запустил пальцы обеих рук в пронизанные тусклым серебром волосы. Есть он не стал. Ингмар выждал немного и снова заговорил:
– Я понимаю: ты не стал расписывать свои похождения перед всей оравой. Но мне можешь сказать, где застрял?
Охранитель мира не отозвался. Его резко очерченное лицо посуровело, и даже тонкий, изысканный профиль как будто потяжелел.
– Я пойму, – убежденно продолжал Ингмар. – Я видел больше, чем они, – он неопределенно мотнул головой, имея в виду остальных актеров, – и кое-что смыслю в съемках… и в наших мирах. Что с тобой приключилось?
– Я был здесь. В Замке, – ответил Лоцман медленно, словно колеблясь. И выпалил: – Инг, это было убийство! Она хотела, чтобы Рафаэль погиб.
– Кто хотел?
– Богиня. – У него расширились зрачки, и серые глаза казались черными.
Ингмар взвесил услышанное.
– Не может такого быть, – промолвил он рассудительно. – Богиня никогда не желает того, чего нет в сценарии. А по тексту, Раф должен был схватиться со Змеем.
– Но я говорил с ней. Во время съемок. Рафаэль умирал, а она… – Лоцмана передернуло, – она радовалась!
Глава 2
Лоцман сказал актерам правду: он нашел туннель в другой мир. Собственно говоря, там не висела табличка «ВХОД В ИНОМИРЬЕ», однако если твой родной мир замкнут в кольцо неприступных гор и ты вдруг натыкаешься на округлую, размером с мотоциклетное колесо, подозрительную дыру у подножия, что первым делом приходит на ум? Лучше унести ноги – первое, что подумал Лоцман, но вместо этого слез с «дракона» и приблизился к отвесной каменной стене. Нижний край таинственной дыры пришелся ему на уровне лба; он поднялся на цыпочки и с любопытством заглянул.
Оттуда веяло сухим холодом. Внутри клубился туман – серый, седой, как глаза Лоцмана; в нем вспыхивали разноцветные искры, и в каждой чудился кадр яркой, влекущей, чужой жизни. Вспышки картин иного мира – чудесного, заманчивого, доброго. В груди защемило, и остро потянуло в этот неизвестный мир, будто на далекую родину.
Ухватившись за край проема, Лоцман подтянулся и просунул в дыру голову и плечи. Мерцающий искрами туман отдалился, лицо обдало стылое дыхание камня. Лоцман подумал о том, как нелепо торчит оставшийся снаружи зад, и прополз глубже. Туман опять подался прочь. Искры замельтешили – точь-в-точь потревоженные пылинки в луче света; кадры так и завертелись, и в их кутерьме Лоцман уловил нечто мучительно знакомое и желанное.
Томительная страсть внезапно овладела всем его существом, он до головокружения желал попасть в клубящийся туман, в гущу кадров, – и остановить их, выловить, разобрать по порядку,