и собаки могли протиснуться в лаз, и потом вернул их на место.
– Благодарю тебя, Эль-Кадур, – сказала герцогиня. – Мы обязаны тебе нашим спасением, а я, может быть, и своим счастьем.
Араб вздохнул и ничего не ответил.
– Синьора, – спросил Перпиньяно, – вы вполне уверены в благородном великодушии Дамасского Льва?
– Абсолютно, лейтенант. А у вас есть какие-то сомнения?
– Я не доверяю туркам.
– Другим доверять нельзя, но не Мулею-эль-Каделю. А ты что скажешь, Эль-Кадур?
Араб ограничился одним замечанием:
– Он поклялся Кораном.
– Чтобы все могли почувствовать себя в безопасности, пойду-ка я найду тех моряков, – сказал лейтенант. – Завтра может быть поздно, ведь янычары не перестанут рыскать в развалинах, пока не уверятся, что живых христиан там не осталось.
– На улицах есть патрули? – спросила герцогиня.
– Турки спят, – ответил Эль-Кадур. – Устали убивать христиан, презренные негодяи.
– Дай мне твой ятаган и пистолет, Эль-Кадур, – попросил лейтенант. – Мой меч уже никуда не годится.
Араб отдал ему оружие и накрыл ему плечи своим плащом, чтобы он стал похож на сына пустыни.
– Прощайте, синьора, – произнес лейтенант. – Если я не вернусь, передайте, что меня убили мусульмане.
Он нырнул в лаз и менее чем за минуту оказался у подножия башни.
Ночь стояла темная, и в тишине слышалось только ленивое тявканье собак, до отвала насытившихся человечиной.
Лейтенант собирался свернуть в узкую улочку, ведущую вдоль разрушенных домов, как вдруг от колонны отделился человек в живописной форме командира янычар и решительно преградил ему дорогу.
– Эй, эй! – послышался чей-то насмешливый голос. – И куда это направился Эль-Кадур? На улице темно, но мои глаза хорошо видят в темноте.
Эти слова были сказаны не по-турецки, а на ужасающем венецианском диалекте, с сильным иностранным акцентом.
– Кто ты? – спросил лейтенант, отпрыгнув назад и распахнув плащ, чтобы удобнее было вытащить ятаган.
– Эль-Кадур и друзей тоже убивает? – поинтересовался капитан янычар с издевкой. – Ты так дикарем и остался?
– Ты обознался, – ответил лейтенант. – Я не Эль-Кадур, я египтянин.
– Значит, вы тоже пожертвовали своей верой, чтобы спасти шкуру, синьор Перпиньяно? Так-то лучше, сможем снова сыграть в зару.
У лейтенанта вырвался крик:
– Капитан Лащинский!
– Нет, Лащинский умер, – отвечал поляк, хотя это был, несомненно, он. – Теперь меня зовут Юсуф Хаммада.
– Лащинский или Хаммада – все равно ты отступник, предатель, – с глубоким презрением бросил лейтенант.
Лащинский грубо выругался, а потом снова заговорил с приторной, издевательской интонацией:
– Кому же понравится расстаться с жизнью? Если бы я не согласился стать мусульманином, моя голова была бы сейчас в другом месте, а не на плечах. А вы что тут делаете, да еще в шкуре Эль-Кадура? Честное слово, пока я не услышал