из-за бестактных баварских унтер-офицеров, то у офицеров такого чувства не возникало. Подобный подход к комплектованию дивизии, разумеется, был продиктован не только тактической необходимостью поставить кадровых унтер-офицеров во главе молодых и необученных солдат, но и политическими соображениями гитлеровского рейха: преодолеть земляческую обособленность путем перемешивания присущих землячествам особенностей по принципу «немецкое есть немецкое».
Я был почти единственным уроженцем из Северной Германии среди рядовых, но не жалел об этом и многому учился. Если солдатская выправка австрийцев была далека от истинно военной, то это, как мне казалось, объяснялось излишне строгими предписаниями уставов великогерманской армии, созданной и организованной по прусскому образцу. Австрийцы считали военную форму непрактичной. Прежде всего им не нравились сапоги и головные уборы. Кухонная утварь казалась им слишком простой, а пищевой рацион, состоявший в основном из рыбных консервов и мармелада, они воспринимали как оскорбление. Напрасно я пытался объяснить им, что, как и у них, рыбные консервы и мармелад из репы в качестве основной пищи в Северной Германии не применяются. В свою очередь, мне было непонятно их пристрастие к приторным напиткам, приготовляемым из высушенных трав и химических добавок, которые они называли кофе или чаем и за которыми дважды в день с удовольствием выстраивались возле полевой кухни. Лично я предпочитал холодную воду или готовил кофе и чай самостоятельно, доставая их на кухне благодаря личным связям. Очень забавно заканчивались перебранки австрийцев с баварцами, когда они обзывали друг друга «пруссаками», употребляя принятое на юге Германии ругательство по отношению ко всему духовно чуждому.
Меня поражало, насколько сильно ненавидели друг друга баварцы и австрийцы. Для обычного простолюдина не было более серьезного оскорбления, если утверждалось, что «грубые» баварцы и «ворчащие» австрийцы имеют одни и те же корни. Баварцы считали себя прилежными, солидными и храбрыми, а австрийцы – мудрыми, утонченными и остроумными. И в этих самооценках они были правы.
Южнонемецкие унтер-офицеры и северогерманские офицеры творили по отношению к чувствительным и склонным к обидам австрийцам много несправедливостей. Австрийцы с наслаждением играли роль униженных и оскорбленных. Но их «чужих» начальников ничто так не раздражало, как эти постоянные жалобы, стенания, брюзжания и нерешительность. Командиры редко или слишком поздно осознавали, что слезливость является частью натуры австрийцев, что их общительность и словоохотливость при невыгодных для них обстоятельствах исчезают. Там, где уроженец из Северной Германии ожесточался, а баварец злился, австрийцы начинали жаловаться и слезливо причитать, ругаться и пререкаться. Но они не бычились, и к ним быстро возвращалось присущее им веселое настроение. В них было что-то детское и одновременно что-то стариковское. Они могли целый день хмуро тащиться за повозками по колосящимся