пользовались уважением у их товарищей по оружию. Как солдаты они были малопригодны для использования на передовых линиях пехоты, поскольку излишне нервничали и боялись. Гораздо лучше австрийцы чувствовали себя в подразделениях, применяющих тяжелое оружие, в частности, в артиллерии, и располагающихся позади пехоты. Здесь они работали старательно и точно. Но стоило появиться одному единственному танку, как их охватывала паника.
Мои слова похвальбы и порицания не относятся к венцам. Как и представители других крупных городов, учитывая их обычаи, политические воззрения и физическую подготовку, они не были пригодны для армейской службы. Они походили на индустриальных рабочих и летчиков на земле: много говорили, но мало делали. Их нельзя назвать трусливыми, просто когда дело доходило до дела, то в решающий момент душа и тело отказывались им повиноваться.
Таким образом, австрийцы не верили в то, что в политической пропаганде называлось «окончательной победой». Но они не были уверены и в нашем поражении, будучи убеждены в том, что наступит некий компромисс в виде уступок со стороны западных держав и крушения России. Видимо, в свое время им приходилось идти на многие компромиссы, но они так и не поняли важности политического компромисса и его значения для приближения идеала. Теперь они, конечно, раскаиваются в том, что встречали Гитлера как полубога. Впоследствии австрийцы пришли в ужас от того, насколько ловко использовала гитлеровская пропаганда их любовь ко всему имперскому.
Таким был и маляр Вилли Рюкенштайнер, умный очкарик, служивший в армии с первых дней присоединения Австрии к Германии, но в то же время в развязывании войны обвинявший Гитлера.
– И как это соотносится со страдающей натурой человека, постоянно ведущего войны? – спросил я его.
– Мы не были за Гитлера, – ответил он.
– Но я читал и видел собственными глазами, как ликовала Австрия, когда наши части вошли на ее территорию.
– Это была волна воодушевления обманутых и растленных.
По его мнению, народ Австрии была растлен. Он не соглашался с тем, что Гитлер являлся своеобразным скальпелем в руках божественного хирурга, что его фигура имела тайный смысл. Хорошо развитый инстинкт Рюкенштайнера, имевшего цыганско-богемские корни, подсказывал ему, что Гитлер являлся преступником.
– Да ну тебя с твоей теорией божественного бича, – отмахнулся он. – И кто только в это верит?
– Ты забываешь, что боги были на стороне Аттилы[37].
Наша рота была на марше, пока не достигла долины реки Десна[38], чьи воды по цвету напоминали грозовые облака. На следующий день мы дошли до села Сопин. В моих воспоминаниях все смешалось. Остались лишь отдельные эпизоды и впечатления: десятикратные попытки взятия высоты, перерывы между боями в лесочке, разорвавшийся снаряд на полевой кухне, повар без руки и Цанглер, надвигающийся с поднятыми кулаками на курьера, потерявшего под обстрелом свой велосипед, с криком: