обосновывалась авторами его страданиями от помещика-тирана (похоже, что Шевченко родился крепостным), а его борьба за право говорить на родном языке и иметь собственную нацию выдавались ими за «любовь к родине».
Перевод стихов по языку походил на смесь творений Шиллера и Гейне в стиле модерн. И все же можно было заметить, что Шевченко действительно являлся великой фигурой славянской сердечности, взращенной на народных балладах и эпосе, хотя и не имевшей большого литературного значения.
Агрономша не заглядывала в данную книгу, она читала Шевченко на украинском, но ее отец-немец, прекрасно владевший украинским языком, любил пробежаться по страницам этого томика.
Конец предисловия представлял собой хвалебную оду Сталину. В нем утверждалось, что украинский народ безмерно благодарен великому вождю за то, что он претворил в жизнь все идеалы писателя. Я зачитал ей введение к книге.
– Вполне может быть, – ответила она. Воспоминания о собственной истории на Украине были почти полностью стерты. Интересно, найдется ли здесь хоть кто-то, кто помнит мир Шевченко?
Я спросил ее, довольны ли украинцы.
– Что вы имеете в виду? – пожала плечами она.
Мне хотелось услышать ее мнение о том, испытывают ли украинцы сейчас чувство счастья и удовлетворения от происходящего.
– Жизнь такова, какая она есть, – ответила агрономша. – Могло бы быть и лучше. Только вот вопрос: при вас действительно будет намного лучше?
Она родилась в 1914 году, и словами переубедить ее в том, что мир совсем иной, чем тот, к которому она привыкла, было невозможно.
Все складывалось удачно. В день мы проходили по 30 километров[56]. Как-то вечером к нам приехал майор фон Треско, который все еще командовал полком. Поскольку Хельцл и Фукс знали, что он любит устраивать праздники и быть на них среди рядовых, то на лугу они организовали обильный стол с жареной свининой. Треско то сидел, то стоял среди нас, разговаривая со многими людьми. Когда же они начали жаловаться на то, что их одолели вши, он засунул руку под рубашку, поймал жирную вошь, пожал плечами и раздавил ее.
В воскресенье состоялась месса по погибшим, которую проводили два духовных лица. К удивлению некоторых офицеров, весь полк захотел принять причастие, что и было сделано. Даже Эрхард, поддавшись на мои теологические уловки, дал себя уговорить и пошел на отпущение грехов.
– Я не делал этого уже три года, – сказал он.
– Тогда самое время, – подзадорил его я. – Завтра ты сам можешь сыграть в ящик.
Процедура всеобщего отпущения грехов произвела большое впечатление, и многие были рады закрыть таким удобным образом свои счета перед Богом. Тут опять появился Треско и стал рассказывать, что раненого Цанглера отправили на родину, признав его негодным для дальнейшего прохождения службы. Я слушал его с большим удовольствием.
Мероприятия по воодушевлению солдат продолжались. Их организаторы умело воспользовались душевным состоянием