Новостей много, сплошь новости. Да ты, наверное, слыхал: опять было покушение на государя, убит начальник отдела жандармерии господин Желватов. Сплошные теракты. Да еще ходят слухи, что в Петербурге появилась некая черная сила. То ли колдун, то ли предсказатель. Говорят, судьбу предсказывает и недуги лечит. Врут, конечно.
– Ладно, вечером встретимся, поговорим, будут Малышев, Калеван, Берг – приходи. До вечера.
Семен прошел в приемную. Ему же показалось, что он отсутствовал вечность, а здесь ничего не изменилось. Все были заняты своими делами. И этот ритм не нарушался никогда и ничем. Просто за это время изменился сам Семен: он стал взрослее, поумнел, многое пережил. И на окружающих стал смотреть по-новому.
– A-а, Семен Петрович! Проходите, проходите. Присаживайтесь, голубчик. Это хорошо, что вы прибыли. Как дома, как там Петр Семенович? Все такой же молодец, все так же воюет со всеми за правду-матку? Замечательный человек ваш батюшка, ведь мы с ним, почитай, лет двадцать вместе служили. Не захотел больше, скрылся на задворках России-матушки, затих. А ведь грозный был, шумный. Как его теперь здоровье, рассказывай!
Семен рассказал о родителях, об имении, что мог – вкратце о себе. Выразил готовность приступить к делам и, распрощавшись, уехал.
Утром, проснувшись, он никак не мог вспомнить, почему он не в своей спальне. Кажется, вчера был впервые по-настоящему сильно пьян, и эти бесконечные тосты друзей, рассказы… Ему стало стыдно. Он лежал на диване в своем кабинете, позолота книг отражала сияние тусклого петербургского рассвета. С улицы слышались посвисты санных полозьев, скребущих по голым булыжникам. В потемках слабо высвечивались лаковые бока клавикордов. Нащупав возле себя колокольчик, Семен позвонил. Лакей внес в кабинет кофе со свежими булочками и папиросы «Пажеские». Курил он мало. Затем, накинув халат, перебрал лежащую на подносе почту, небрежно отбрасывая приглашения на балы. Его это сейчас не занимало: слишком свежа еще была рана от расставания с Ольгой Николаевной.
– Ну, хорошо, друг мой, одеваться. Давай мундир, быстро.
Вздымая копытами комья рыхлого снега, рысак понес его на площадь к зданию департамента, где ветер с Невы трепал штандарты. Резко повернул коляску, послышался скрежет по булыжнику.
– Осторожно, черт, – выругался Семен, – вывалишь меня в сугроб. Хорош я буду в мундире, расшитом золотой канителью, в треуголке, со шпагою на боку – и в сугробе. Смешно!
Придерживая рукой шпагу, Семен торопливо поднялся на второй этаж: там был отдел, где он работал.
В приемной сидели люди, ожидая приема. Осип Кузьмич приходил на службу рано, к делам он относился серьезно и того же требовал от подчиненных.
Яркое оперение камер-юнкерского мундира вызывало почтительное поклонение. Семен вежливо раскланялся с посетителями, взял папки с документами и прошел к себе в кабинет, на дверях которого ослепительно ярко сияла золоченая чеканная бирка «Каменев С.П.». Его кабинет был небольшой, окнами выходил на Неву, на площадь. Половину кабинета занимал огромный