что ещё?
Шанни холодно – а тогда было ещё тепло – объяснила Иннан:
– У него какие-то смысловые связи появились.
Иннан из-под листьев подала сигнал только глазами: смысл ускользнул от всех, кроме Шанни. Обе девицы до такой степени натренировались в искусстве безмолвного диалога, что Асу, например, иногда становилось не по себе. Билл относился к козням прекрасной половины довольно беспечно, явно недооценивая опасность. Энкиду – тот, пожалуй, даже развлекался тем, как женщины успешно третируют их… ведь и они порой изводили Шанни в полёте своими перемигиваниями. Так что всё по справедливости.
Билл взялся оправдываться:
– Я подумал, что они такие обширные, эти листья… из них пожалуй, получатся… какие-нибудь принадлежности… в смысле, ими можно прикрыть вазу с фруктами, чтобы мухи не садились.
Иннан, устроившаяся у корней древа, как только что превратившаяся в принцессу лягушка, посмотрела на Шанни и, протягивая ей один из двух найденных ею запоздалых плодов, вздохнула:
– Да… невыносимо. – Причём Шанни ответила ей таким же взглядом, одновременно засовывая за щёку угощение, отчего стала ещё милее.
– Что это вы не можете вынести, позвольте узнать? – Взъелся Ас, хотя разговаривали не с ним.
Разумеется, ему никто и не подумал ответить, и он гневно таращил серые глаза на двух нарушительниц.
Командирская выдержка пасовала перед убойной системой «две девицы и ихние штучки». Он, доставивший Глобус невредимым сквозь бездну в порт приписки, трепетал и беспокоился, когда невоеннообязанные лица использовали экстрасенсорный метод «ну, милая, ты же знаешь, что я хочу сказать…»
– Все шутки у них связаны с производящей системой, да, милая… ну, ты же знаешь.
Билл разобиделся:
– Система какая-то… Это про капитализм?
Ас продолжал негодовать:
– Я-то тут причём?
Энкиду еле заметно усмехнулся – он получал удовольствие от прохиндейства девиц, почти в той же степени, что и сами эти две.
Шанни не обращала внимания:
– Верно, Иннан… и самое интересное, что их система ничего не производит. Ничего, кроме шуток дурного тона.
Тут не выдержал даже Энкиду:
– Вот это уже грубо и бессмысленно.
Но Иннан и Шанни уже уходили. Оставшимся удалось удержать вспышку бессмысленного грубого смеха ещё на десяток шагов. Во всяком случае, день и ночь – как поэтически окрестил про себя Энкиду два прелестных затылка – уже скрылись среди густо оперённых ветвей – как видно, на этом этаже равнины было что-то живительное, отводящее властную руку осени с зажатой в ней капающей кистью.
Во дворе конь встретил Билла, пребывая в угрюмости и раздражении. Отворачиваясь и отводя с опущенными ресницами виноватые глаза, он дал понять, что не готов об этом говорить. Его плотное, как гобелен, природное одеяние покрылось солдатским мылом возбуждения. Конь принял