об этом, отдавшись ритмическим движениям и превратившись в ощущение себя самой, обволакивающее тело ее и волю.
Глава 3
– Вчера Полина Молотова рассказывала мне, – говорила рано утром Надежда Сергеевна своему мужу, сидя возле зеркала в халате и расчесывая волосы после мытья, – что Москву буквально наводнили голодающие с Украины, что дети до того худы, что прямо кожа да кости, а у матерей нет молока…
– Твоя Полина вечно сует свой нос не в свои дела, – резко перебил жену Сталин, натягивающий в это время на ноги мягкие сапоги. – Скажу Вячеславу, чтобы задрал ей юбку и высек хорошенько по заднице, а сам не высечет, прикажу Менжинскому: у него специалисты найдутся.
– Как тебе не стыдно, Иосиф? Полина – очень порядочная женщина, она сострадает этим несчастным людям… – Надежда Сергеевна повернулась к мужу, черные глаза ее горели гневом и, как показалось Сталину, самой неподдельной ненавистью.
Он посмотрел на нее тяжелым оценивающим взглядом, глубокая складка рассекла его лоб. В замешательстве погладил усы: куда девались ее вчерашняя нежность и понимание? – и только тогда произнес хрипловатым голосом:
– Вот и пусть сострадает молча, а не мелет, чего не положено, своим длинным жидовским языком!
Надежда Сергеевна смутилась: она знала, что означает этот взгляд, эта поперечная складка на лбу, этот хрипловатый голос, но все же не остановилась:
– Но ведь это же факт, Иосиф, что на Украине голод, в Белоруссии голод, на Дону и Кубани тоже, и что до такого состояния народ довела не только засуха, но и… но и бесчеловечное отношение к крестьянам местных властей… Надо же что-то делать, Иосиф! Нельзя же так жестоко и безразлично относиться к своему народу, который на своих плечах…
– Надежда, заткнись! – оборвал Сталин жену. – Еще не хватало, чтобы дома у меня тоже образовалась оппозиция и начались политические свары. Поменьше слушай всяких дур! А если я узнаю, что эта будто бы безобидная женская болтовня кем-то направляется… Не забывай, чья ты жена, что у меня полно врагов, что они спят и видят, чтобы в моем доме начались распри на политической почве, чтобы товарищ Сталин растерялся и пошел у них на поводу. Предупреждаю тебя последний раз: ни слова о политике! Все!
– Ты груб и не чуток, Иосиф! – воскликнула Надежда Сергеевна, и на глаза ее навернулись слезы обиды. – Мои слова вызваны состраданием к бедным, беззащитным людям, они никем не направляются, да будет тебе это известно. И не только к ним, но и к тем, кого преследуют твои опричники… Не думай, что я ничего не вижу и не понимаю! И, пожалуйста, не ори на меня: это тебе не твои прихлебатели, которые ненавидят и презирают свой собственный народ. Я твоя жена…
– А пошла ты знаешь куда со своим состраданием и пониманием! – тихо, еле слышно, но на таком пределе бешенства произнес Сталин, что Надежда Сергеевна вздрогнула и замолчала.
Сталин встал, накинул на плечи китель, пошел из спальни. Но у двери остановился и, повернувшись к жене, заговорил тем же глухим