пытаясь уловить не только настроение, но и за скупыми словами приветствия и крепостью пожатия руки угадать, что он думает сегодня о каждом из них, не переменил ли отношение в худшую сторону.
Сталин, как ему казалось, об этих людях знал все. Или почти все. Ни один шаг их, ни одно слово, где бы оно ни было произнесено, не оставалось незамеченным или неуслышанным теми, кому положено все видеть и слышать и тотчас же докладывать по команде, чтобы в общей сводке или отдельным донесением услышанное и увиденное легло на стол Генеральному секретарю партии, если в этих словах или поступках появлялся хотя бы намек на нелояльность, не говоря уже о враждебности.
Почти за каждым из этих людей числилось что-то такое, что могло в нужный момент потребовать принятия против них решительных мер. А уж если поковыряться в их прошлом… Но прошлое только тогда впишется в строку, когда начнет перекликаться с настоящим.
К тому же люди эти были пока еще нужны, хотя Сталин и понимал, что если человек слишком долго занимает один и тот же высокий пост, то он начинает как бы гнить изнутри вместе с порученным ему делом, начинает считать себя незаменимым.
Все они довольно умны и опытны в политических интригах, знают кому, что и когда говорить, но как бы и ни были умны и опытны, однако тоже способны проговориться, допустить ошибку… разумеется, если есть о чем проговариваться и если возникшие обстоятельства вынуждают делать непростительные ошибки. А обстоятельства вынуждают их делать эти ошибки постоянно, потому что в практических делах руководства государством и его экономикой каждый из них путается в трех соснах, уверяя, что путается-то как раз не он, а все остальные, имея в виду иногда и самого Сталина. Так что надо уметь слушать, что они говорят, сопоставлять слова и делать выводы…
– Что ж, пожалуй, пора, – произнес Сталин, ни к кому не обращаясь, и первым двинулся по направлению подземного хода, ведущего к Мавзолею.
Куранты на Спасской башне Кремля начали отзванивать мелодию "Интернационала", когда руководители новой России стали подниматься по гранитным ступенькам Мавзолея, и вся площадь, запруженная войсками и допущенными на нее зрителями, огласилась восторженным гулом приветствий, которые тут же покрыли раскаты воинского "Ура!"
Был прохладный день поздней осени. Свежий северный ветер уже дышал холодом где-то близко от Москвы легших снегов, по небу быстро, словно дым от гигантского пожара, неслась свинцовая масса облаков, предвещая студеную зиму и новые тяжкие испытания народу, сорванному с обжитых мест и поднятому неведомой силой на тяжелый, изнурительный труд. Ветер трепал красные знамена парадных батальонов, полы шинелей красноармейцев, тяжелые бунчуки военного духового оркестра, покачивал частокол из тонких нитей штыков.
К Сталину наклонился Молотов, тихо сообщил, что погода, судя по сообщениям синоптиков, не позволит поднять в воздух парадные эскадрильи самолетов, что в ближайший час ожидается еще большее ухудшение видимости,