красивые узоры, просто замечательные, – вежливо повторила я, надеясь закрыть этим тему росписи по телу.
На сцену как раз вывели замечательного бегемота, хотелось и на него посмотреть, не только на подружку.
Бегемотов я вижу гораздо реже, чем Ирку, а они тоже очень даже ничего. Хотя и не разрисованы узорами.
Тут мое буйное воображение ловко нарисовало мне бегемота, талантливо расписанного под хохлому.
Я тряхнула головой, прогоняя дивное видение, и воображаемый бегемот сменил раскраску на гжель.
Пришлось несколько раз энергично зажмуриться, чтобы развеять это дивное диво.
– Что у тебя с глазами? – заметив мои гримасы, встревожилась чуткая и заботливая подружка.
– Ослеплены неземной красой.
Я не уточнила, что речь идет о красе бегемота. Подружка наверняка приревновала бы.
Я уставилась на арену, демонстративно не обращая внимания на Иркины сопение и ерзанье, и вскоре она не выдержала – пожаловалась цветному прожектору под куполом цирка:
– Вот на мне узор из хны, а кому-то хоть бы хны!
– Отличная рифма, – похвалила я, благосклонно разглядывая шествующего по доске гиппопотама.
Отличный оказался гиппопотам!
Ирка немного попыхтела и выдала новый экспромт:
– Я восточная красавица, мне мехенди очень нравится!
– Это заметно хуже, «красавица – нравится» – затерто, как «любовь и кровь», – покритиковала я.
Поэтесса затихла, сосредоточенно сопя. Как сопровождение к зрелищу танцующего бегемота этот звук был идеален.
Я расслабленно улыбнулась.
Люблю все идеальное.
Перфекционизм – это неизлечимо.
– Помоги мне с рифмой, – ворчливо попросила поэтесса.
Меня не пришлось упрашивать:
– Бегемот – ужасный жмот.
– Бегемот сожрал комод! – огрызнулась подружка. – Это не то! У меня восточная тема!
– Так и бегемот не западный.
– В Нил бегемота! Помоги зарифмовать Шехерезаду!
Я покосилась на то, что с ходу идеально рифмовалось с Шехерезадой, и честно предупредила:
– Ты не хочешь это слышать.
– А пооригинальнее ничего не придумаешь? – Ирка легко догадалась о моих банальных ассоциациях. – С задом-то я и сама ее зарифмовала бы, но это некрасиво.
– Смотря какой зад, – тонко польстила я.
Морщинки на Иркином лбу частично разгладились.
И тут распорядитель объявил о выходе иллюзиониста.
Плотный столб слепящего света рухнул из-под купола, как дюжая сосуля с питерской крыши, и интригующе медленно растаял, явив публике одноименного фокусника.
Питер Бург, оказавшийся долговязым юношей в смокинге из серебряной парчи, приподнял над блестящим от геля теменем фетровую каскетку и изящно поклонился.
– Так, я не поняла! А где цилиндр? – заволновалась Ирка.
– Какой цилиндр? – не поняла я, почему-то подумав, что речь о каком-то механизме.
– Тот,