воспользовался его машиной и вышел где-то в ином пласте времени. Поскольку беглец не знал, как отключается фиксатор обратного вращения, дверца автоматически закрылась. После заранее установленной паузы в девяносто секунд ФОВ включился – и машина вернулась в исходный час.
– Господи! Она работает! – тихо сказал Уэллс.
Он с гордой улыбкой посмотрел на медную табличку, которую только накануне закрепил над дверью. Выгравированное название гласило: «Утопия» (такое имя он дал своему устройству). Он собирался «окрестить» его бутылкой шампанского перед началом первого путешествия.
Внезапно он нахмурился и вознегодовал:
– Он приходит ко мне в дом, притворяясь старым другом и настоящим врачом, пьет мой кларет, пожирает закуски, втирается в доверие – и пользуется моей машиной времени! Чертов подонок! Да как он посмел?!
Но как Стивенсон сумел успешно управлять машиной? Неужели она настолько проста? Уэллс посмотрел на рабочий стол – и убедился, что его чертежи и диаграммы оказались не на месте: их поспешно просматривали. Вот и ответ!
Он вынул из кармана ключи, отпер дверцу кабины, вошел в нее, сел и внимательно осмотрел пульт управления. Регулятор вращения был отведен до упора на восток: приборы показывали, что Стивенсон отправился в 1979 год. Почему он выбрал именно это время? Уэллс задумчиво нахмурился. В начале вечера он предсказывал, что к концу двадцатого века на Земле наступит Утопия, однако точной даты он не называл! Он мрачно усмехнулся. По-видимому, Стивенсону она была не нужна.
Ясно, что этот человек воспользовался машиной времени, чтобы сбежать от полиции. Сев в кабину за пульт управления, он явно запутался, зная одно: раз наверху находятся полицейские Скотленд-Ярда, ему некогда медлить с выбором даты. Поэтому он установил тот же день, а год поставил первый попавшийся – и это оказался 1979-й. Уэллс нахмурился еще сильнее. Ему непонятна была логика принятого Стивенсоном решения, но какими бы соображениями он ни руководствовался, он явно ушел в не слишком далекое будущее, чтобы не столкнуться с чрезмерно большими изменениями поведения, одежды, речи и так далее.
– А вот и нет, – пробормотал Эйч Джи.
Если он сам не ошибается относительно конца двадцатого века, то в 1979 году Стивенсон будет совершенно растерян и неуместен. Этому человеку будет крайне трудно приспособиться к Утопии, где не окажется насилия и таких отклонений поведения, которые были бы ему близки. Уэллс вдруг резко выпрямился. Господи, с чего это он начал тревожиться за Стивенсона? А как же счастливые и довольные люди из 1979 года? Если прогресс техники действительно освободил их от тупого тяжелого труда, гнета консервативной политической системы и бедствий нищеты, то это будут раскованные люди искусства! Они будут любить музыку, танцы, поэзию, живопись и другие виды творчества и заниматься ими. Они будут открытыми и честными. Они примут Стивенсона как своего – и ничего не будут знать! А что, если он снова примется зверствовать,