Та успела переместиться в дверной проём, где она сейчас и стояла к Габриэль спиной в совершенной неподвижности. Габриэль осторожно перенесла ногу одной ступенью выше, и произведённый ею лёгкий стук мгновенно привёл миссис Дэвис в чувство. Та обернулась, как кошка, почуявшая мышь, выпрямилась и прокричала:
– Эмма! Эмма, немедленно иди сюда!
Миссис Хаэн имела ещё одну, помимо гипертрофированной любви к тарелкам и сервизам, слабость. Она любила сладко поспать, причём желательно – намного дольше, чем то полагалось здоровому взрослому человеку. Миссис Хаэн ложилась в кровать далеко не самой последней в доме, но именно её никогда не удавалось разбудить раньше десяти часов утра, если встать раньше указанного времени не требовалось ей самой; в таких случаях она заводила будильник, который, впрочем, мало ей помогал. Всей семье приходилось ходить по дому на цыпочках, пока она спала, поскольку невыспавшаяся миссис Хаэн становилась злой, нетерпимой и агрессивной. У неё всё валилось из рук, она не передвигалась, а практически ползала по дому, едва составляя себе труд выглядывать из-под полуопущенных век, и в конечном итоге всё равно засыпала, добирая упущенные часы, в кресле в гостиной, в своей комнате или наверху, где раньше жила тётя Джинни.
Но был один такой сигнал, который мгновенно будил миссис Хаэн вне зависимости от того, в какой части дома она сейчас спала и сколько времени показывали часы. Этим сигналом был трубный призыв, издаваемый миссис Дэвис. На голос матери, выкрикивавший её имя, миссис Хаэн отзывалась сразу и спешила узнать, для чего её зовут; все прочие домочадцы могли надсаживать глотки часами – миссис Хаэн не приоткрыла бы даже одного глаза. Спустя рекордно короткие сроки, прошедшие с того мига, когда миссис Дэвис в последний раз выкрикнула имя дочери, на лестнице уже послышались торопливые, путающиеся шаги. Габриэль посторонилась вовремя – в следующую секунду со ступеней в коридор слетела ошарашенным сонным комком миссис Хаэн, не успевшая переменить ночной сорочки на повседневную одежду. Поверх сорочки был накинут пеньюар, но, судя по тому, как он, практически свободно болтаясь, висел на фигуре миссис Хаэн, было очевидно, что накинули его второпях. Протирая кулаками, на которых отчётливо выступали тонкие синие жилки, едва открывающиеся глаза, миссис Хаэн замерла в паре сантиметров от матери. Миссис Дэвис глядела на неё с явным неодобрением и молчала, ожидая, пока заговорит миссис Хаэн. И та это сделала – но как только широко раскрыла глаза и попыталась оценить обстановку.
– Зачем ты звала меня, мама? – спросила миссис Хаэн усталым голосом. – Габриэль, что ты опять натворила?
Габриэль утомлённо вздохнула и закатила глаза к потолку: миссис Хаэн на неё даже не смотрела, поэтому ей совсем не хотелось ничего объяснять, тем более что звонок Мелиссы не одобрил бы никто в её семье, за исключением Ооны и, пожалуй, мистера Хаэна, но тот не стал бы высказываться