шести. Картонные, ходульные персонажи, надуманный сюжет, тяжело буксующий на поворотах и с трудом выбирающийся из энергетических ям, провисающие лирические отступления – ее неизменные спутники. Такая сказка натужно бредет по дистанции, теряет темп, пытаясь на ходу определиться с составом и схемой, глохнет при малейших попытках рывка, распадается на сумбурные эпизоды, сбиваясь в итоге на беспомощный навал – и все это ради того, чтоб к финалу, окончательно измучив и себя, и читателей, вырулить на какой-то безмерно нравоучительный философский вывод, настолько правильный и важный, что ценность его в практической жизни стремится к абсолютному нулю. По счастию, эта сказка принадлежала к счастливому исключению из данного правила.
– А скажи Илья… – как всегда завел Алеша Беркович разговор, вроде бы ни к чему не обязывающий, так, просто время скоротать, – Вот скажи, но только честно. Между нами, девочками, как говорится. Тебе с кем лучше было: с Марьей-Искусницей или с Василисой Премудрой?
– Честно? Между нами, девочками? – тут же откликнулся Илья и положил правую руку Алеше на плечо, так, что у того мигом прихватило дыхание, а дубовая лавка под ним жалобно скрипнула и слегка прогнулась, – Как на духу, я скажу так. Лучше всего, Алексей, мне было с тобой. И, надеюсь, будет. Ты меня понимаешь?
Алеша хотел было что-то сказать, но не смог.
– Ну, то есть, никогда не угадаешь, как оно все в дальнейшем сложится, сказки сложнее схем, сам знаешь, всяко может повернуться. Но я хочу… – тут голос Ильи почти ненаигранно дрогнул, а взор увлажнился, – И я хочу, чтобы ты это знал и всегда помнил о том, что ты у меня есть. И никогда не забывал. Не забудешь? Или тебе записать это где-нибудь для надежности?
– Не забуду, – кое-как пискнул Алеша.
– Вот и хорошо. Ну а если все-таки вдруг – так молодой напомнит, у него память должна быть еще хорошая, не то что у нас с тобой, – тут Илья наконец снял руку с Алешиного плеча, давая ему возможность принять первоначальные объем и форму, и весело подмигнул Филимонову, – Как молодой, на память не жалуешься еще? Все помнишь?
Филимонов улыбнулся в ответ. На память он не жаловался, да и вообще жаловаться на что-либо в его положении было попросту нелепо. Ему очень нравилась его новая команда, ее традиции и милые привычки. Илья Муромэц, например, любил совершать подвиги по утрам, пока еще не жарко, и утренняя роса блестит на нескошенной траве. «Совершил с утра подвиг – и весь день свободен!» – так пояснял Илья свое пристрастие, вечерами окуная усы в пивную пену. Или Алеша Беркович с его бодрым девизом «Пленных и сдачу не берем!» И даже казавшийся поначалу нелюдимым Добрыня Никитин, с детства шедший по надежной финансовой части и почти не сворачивавший с однажды избранного пути.
– Ты не смотри, что Добрынюшка у нас вроде бы такая бука, – пояснял Филимонову Алеша Беркович, – Просто он целиком погружен в свои собственные мысли и делает