спросила она меня так резко, что я даже не сразу понял, что мне надо ей отвечать.
– Доктор сказал передать тебе, чтобы ты принесла завтрак, – я, в свою очередь, тоже сделал серьезный тон. Если эта фифа мнит из себя непонятно кого, то я не собираюсь ей уступать.
– Я сама знаю, что мне делать, – она спрятала наушники в карман и вопросительно посмотрела на меня, – Ты хотел чего-то еще?
О чем там она постоянно думает? Боже мой, ни кожи, ни рожи как говорится. Еще туда же! Вот же женщины: десять бешеных на одну нормальную. Ладно, пусть считает себя хоть Папой Римским, лишь бы до меня не цеплялась. Я развернулся и, не проронив больше не слова, пошел обратно наверх.
Когда я вернулся, все уже проснулись. Все, в полном составе, сидели за столом. Невилл, занимавший место во главе, действительно напоминал отца семейства, только что вернувшегося к работы в клинике. Роберт и его любимый цветок занимали стулья по левую руку от доктора, а напротив разместились две дамы совершенно не похожих друг на друга.
Рядом с Кроссманом находилась пожилая особа в розовой в белый горошек ночной рубахе. На вид ей было лет девяносто. Либо она совсем плохо сохранилась, либо метила в долгожители. Ее руки и лицо были неестественно сухими. Вся она олицетворяла собой образ классической бабушки-одиночки, которая при этом не поверглась в пучину маразма: ее кожа при всех условиях естественного ее износа была ухожена, а белые от седины волосы затянуты в небольшой хвост. На носу ее сидели толстенные пластиковые очки. Я постарался обратить внимание на ее взгляд. Черт, в нем тоже не обнаружилось ничего необычного. Она вела с профессором какую-то беседу, из которой я услышал лишь обрывки слов «опять», «не могу» и «страшно». Не знаю, нормально ли это, но мне стало дико интересно, как она здесь очутилась. Надо будет расспросить о ней.
Справа он нее, восседала женщина действительного странного вида. Это был последний пациент больницы, и по ее виду я понял, что вот она-то здесь не случайно. Кожа ее была бледна, глаза бегали из стороны в сторону, а ноздри вспахивали воздух в тяжелых глубоких вздохах. Хотя и в помещении, и на улице было достаточно жарко, как и всегда в мае, она была одета в плотный спальный костюм из какой-то клеенчатого вида ткани. Ступни ног закрывали вязаные высокие носки. А руки в белых кожаных перчатках ни как не могли найти места на столе, то и дело пуская в пляс длинные тонкие пальцы.
Невилл Кроссман с торжественным видом поднялся и, протянув руку в мою сторону, громко произнес:
– Дамы, знакомьтесь. Крис Иоанн Готс. Мой личный помощник, и отныне, наш с вами друг, – а затем, указав на сидящих за столом, продолжил, – Крис, эта милейшая старушка – Фибби Маккой, а девушка в дивных перчатках – Медлин Андервуд. Очень надеюсь, что мы все поладим, а теперь присаживайтесь, друг мой, будем кушать. Вы ведь позвали Феллису?
– Позвал, – донесся из-за моей спины ее раздраженный тембр, уже совсем не казавшийся приятным. Она прошла мимо меня, будто нечаянно задев плечом, и подойдя к столу, опустила