царя. Что это – проявление волевой сдержанности или врожденная низкая чувствительность?
Запись в дневнике Николая Александровича наглядно отражает восприятие им этого трагического события: «До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном “народном празднике”. Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и „Славься”. Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.»[40].
Думаем после прочтения этой записи в дневнике Николая читатели согласятся с мнением авторов о том, что царя никак нельзя назвать чувствительным человеком. С поразительным равнодушием и спокойствием он отнесся к страшной катастрофе. И хотя потом Николай Александрович официально посещал лазареты и жертвовал деньги семьям погибших, было уже поздно.
Спустя девять лет, а именно 6 (19) января 1905 года, у Зимнего дворца при салюте из орудий от Петропавловской крепости случился странный инцидент. По недоразумению одно из орудий вместо холостого заряда оказалось заряженным картечью. Часть свинцовых пуль разбили окна дворца, другие же упали около беседки, где находился Николай Александрович с духовенством и придворными. Спокойствие, с которым император отнесся к происшествию, грозившему ему смертью, было до того поразительно, что обратило на себя внимание ближайших к нему лиц окружавшей его свиты. Сложно назвать человека, так реагировавшего на смертельную опасность, чувствительным меланхоликом.
Реакция Николая Александровича на объявление войны и военные катастрофы также не отличается разнообразием и эмоциональностью. В день начала Русско-японской войны военный министр А.Н. Куропаткин[41] записал в дневнике: «28 января 1904 г. На докладе 27 числа государь был бледен, но спокоен»[42]. Посол Германской империи граф Пурталес, сообщивший царю об объявлении войны в 1914 г., также отмечал это необычайное спокойствие, оно даже вызывало у него впечатление некой психической аномалии: «31 июля 1914 г. Царь спокойно выслушал меня, не выдавая ни малейшим движением мускула, что происходит в его душе… У меня получилось впечатление, что мой высокий собеседник либо в необычайной манере одарен самообладанием,